— Даже если и так, то что? Я не собираюсь быть подстилкой для какой-то посредственности. Я, чёрт тебя дери, многое сделала и многое пережила. И я достойна награды.
— Ты достойна лишь жалости. Куда больше, чем та женщина, с которой я только что был.
— Я всё равно буду твоей, — прошипела магичка и, отшвырнув мой рукав, будто обожглась, ушла.
"Самки доставляют слишком много проблем, — сказал мне очнувшийся Комок. — А ещё они слишком сильно давят на твои эмоции. Я знаю, причина в твоих половых органах. Хочешь, я их отключу?".
"Я тебя сейчас отключу!".
"Не сможешь. Но я понял, что они тебе нужны, хотя зачем — для меня секрет.
Как твоя рука?".
Я несколько раз сжал правую руку в кулак.
"Лучше, чем была".
"Отлично. Тебе нужно быть готовым к битве, босс Культа скоро прибудет к стенам. Я пока уйду, чтобы проверить работоспособность твоего тела. И ещё я попробую настроить канал, по которому ты тянешь силу, чтобы твои способности можно было использовать чаще".
Комок "ушёл".
Я вышел на улицу. Шёл крупный пушистый снег, улицу уже покрывал толстый белый слой.
У таверны, тихо поскуливая, сидел щенок с ободранной рожей и перебитой передней левой лапой. Увидев меня, он с тихим писком подполз к моим сапогам и лизнул подмётку.
— Кто же тебя так? — пробормотал я, поднимая несчастную скотину.
Щенок с тем же жалким писком лизнул чёрную кожу моей перчатки и обмочил её.
— Ты не выживешь, — сказал я ему, как будто он меня понимал. — Возможно, никто в этом городе не выживет. Но ты умрёшь, даже если город устоит. Мне нужно прекратить твои мучения, понимаешь?
Псина пискнула и ещё раз лизнула перчатку. В её глазах читалась мольба.
Крохотное, избитое, одинокое, страдающее существо. И я. Для него — большой и всесильный. Последняя надежда на жизнь. В его голове нет таких мыслей, он просто страдает и хочет есть.
А я собираюсь его прихлопнуть. Походя. Убеждая себя в том, что это — милосердие.
Так зачем тогда вообще бороться? Зачем сейчас стараться защитить этот город? Ведь самое лучшее, что можно сделать для жителей Драконьего Клыка — это быстрая смерть. Мёртвым не страшны одержимые и оккультисты. Они не боятся голода и болезней. Они мертвы. И мёртвым уже не помочь.
Я здесь не за тем, чтобы быть милосердным. Пусть жизнь причиняет боль. Пусть так трудно за неё цепляться. Но если её не будет, не будет вообще ничего. Всё, что мы сделали, сделано впустую.
Кругом тысячи страдающих людей. Их насиловали. Их били. Их пытались убить. И они делали то же самое в ответ. Они такие же безжалостные убийцы, как и мы. Потому что и они, и мы — люди. А иногда чтобы жить, нужно убивать других. Но и они, и мы выжили. И нам нужно продолжать бороться за жизнь, а не за лёгкую смерть.
Щенок просит только кроху еды и глоток молока. А я собирался подарить ему лёгкую смерть.
Я отнёс щенка к служанке и приказал накормить его.
— Он и пару часов не переживёт...
— Ему нужно дать хотя бы шанс.
Он не поняла. Плевать. Главное, что я понял.
Резня III
— У-у-у-у-у...
Одержимые подняли вой. Их крики перестали быть беспорядочной какофонией, теперь они выли на одной ноте, как единое целое. Впрочем, они и стали единым целым. Там, за стенами, осталось лишь телесное воплощение страдания, когда-то бывшее сотнями людей.
— У-у-у-у-у...
Рядом завизжал стражник. Он упал на колени и, схватившись за голову, принялся стенать. Старейший одной оплеухой свалил его на землю. Стражник задёргался в агонии и умер, исходя пеной изо рта. Из его ушей текла кровь.
— У-у-у-у-у...
Корум расхохотался и сорвал со своего меча тряпку. По оплавленной стали побежали кроваво-красные искры. Вокруг берсеркера закружился ало-чёрный вихрь, растапливающий снег. Стоящий рядом с берсеркером Старейший отшатнулся от него, прикрывая своего младшего руками. Корум оскалил зубы, по его бороде потекла кровь — он откусил кончик своего языка. Ещё раз сухо хохотнув, он опустил забрало своего шлема и сгорбился, готовясь атаковать в полном одиночестве: даже соклановцы поспешили отойти от него подальше.
— У-у-у-у-у...
Лес зашевелился. В неверном свете пожара к стенам замка поплыло чёрное нечто. Стоило присмотреться, чтобы понять, что это единый вал одержимых. Они бежали вперёд, втаптывая в грязь останки погибших. У нескольких загорелась одежда, но они даже не обращали на это внимания — физическая боль была ничем по сравнению с тем, какие муки им причиняло присутствие того, что выползло из леса.
— У-у-у-у-у...
Вперёд толпы одержимых вывались последние двенадцать химер. Они бежали так, будто им на пятки наступал сам Гасп.
— У-у-у-у-у...
Оно вышло из леса. Бесформенное нечто, постоянно меняющее форму. Из шевелящейся плоти, исходящей чёрным гноем, то тут, то там вылезали головы с искажёнными мукой лицами. Тонкие человеческие руки и ноги беспорядочно вылезали из тела чудовища, от чего казалось, что оно не идёт, а катится по земле. Гниль, которую источало его тело, сливалась с грязью и плыла за своим хозяином огромным полем, стелящимся по земле. За чудовищем тянулась полоса абсолютно мёртвой земли, в которой белели кости — остальное поле гнили и смерти разлагало.
— Это Многоликий! — крикнул Старейший. — Многоликий! Третий после Гаспа в Культе!
— Колобок, Колобок, я тебя съем! — крикнул Репей и рассмеялся. В его глазах прыгали огоньки. Убийца ждал драки, и плевать ему было на всё остальное.
— У-у-у-у-у...
Когда вал одержимых приблизился к городу на триста метров, их крик перекрыл звук взрыва. Земля вздыбилась, полыхнул огонь. В разные стороны хлестнули потоки горячего воздуха, тащащие за собой грязь, кровь и ошмётки тел. По порядочно поредевшему строю противника ударили единым фронтом наши кастеры, маги из города и лучники.
На пятьдесят метров ближе то же самое случилось с химерами — клан не просто так метался по полю то нагоняя противника, то отступая.
Многоликий остановился в полукилометре от стен, видимо, раздумывая, что делать дальше.
— Вперёд! — взревел Корум и рванул в открывающиеся ворота. За ним никто не последовал.
— Вперёд! — рявкнул я через пару секунд.
Остатки наших контактников и городской конницы вылетели из открывающихся ворот.
Большая часть работы уже была сделана бомбами, стрелами и магией. Корум гонял истерзанную химеру, последнюю оставшуюся в живых. Мы занялись остатками одержимых. Жалкие группки всё ещё пытались бороться, но некоторые перегорели — я видел несколько раз, как израненные безумцы просто ложатся на землю и умирают, исходя мелкой дрожью.
Проблема в том, что даже этих жалких групп было ещё достаточно много. Один из одержимых показавшийся мне мёртвым (у него не было нижней половины тела) неожиданно схватил меня за сапоги, а второй без одной руки навалился на меня, стараясь сбить с ног. Клинок Тени запел, забирая их жизни, но я сбился с темпа и отстал от основной группы. В общем-то, плевать, я и один мог бы нормально повоевать, но тут Многоликий сделал свой ход.
Чёрная грязь под моими ногами вздыбилась, мгновенно становясь невероятно липкой и вязкой. Запах смерти чуть не свёл меня с ума, но Комок управился с ядом на "отлично". Грязь полилась за голенища моих сапог, но вреда она не причиняла.
"Ты не один из нас", — сказал в моей голове Безликий.
— Да-а, а как ты догадался?
"Что ты?".
— Я — Судья.
"Ты не можешь быть Судьёй, Судья вершит Суд при ярком белом свете, а твой удел — Тень".
— Тень говорит о присутствии Света, а не его отсутствии.
"Возможно. Но мне нет до этого дела. Если я не могу убить тебя магией...".
Многоликий двинулся вперёд. Поле Скверны вокруг него росло, поглощая всё больше и больше трупов. Конница, находящаяся ближе всего к чудовищу, рассыпалась на звенья и бросилась удирать, но тут поле резко скакнуло вперёд, и три коня упали. Раздался крик, но он продолжался недолго — Скверна разлагала плоть практически мгновенно.
