Привыкли думать в категориях противоположности социализма и капитализма. Но правильнее, во всяком случае, по всей вероятности важнее, видеть противоположность социализму в индивидуализме, а не в капитализме, поскольку социализм в эпоху индустриального развития совершенно неизбежно тоже является неким видом капитализма. И социалистическое государство должно аккумулировать капитал, возобновлять и расширять; методы работы и мышления управляющего или инженера при капитализме и при социализме одни и те же, и фабричная работа в социалистическом государстве тоже неизбежно является отчужденной работой; принадлежат ли машины и конвейер, который он обслуживает, частному концерну или являются народным имуществом, для рабочего при его работе в этом нет никакой ощутимой разницы. Но есть очень большая разница — предоставлен ли он после работы самому себе или же перед воротами фабрики его ждет коллектив — можно также сказать: сообщество. Другими словами: важнее, чем отчуждение людей от своей работы — в котором в индустриальной экономике очевидно ни при какой системе нет решающих различий — становится отчуждение людей от своих окружающих. Или еще говоря другими словами: если целью социализма является устранение человеческого отчуждения, то тогда обобществление людей достигает этой цели гораздо раньше, чем обобществление средств производства. Второе возможно и устраняет несправедливость, правда, насколько показывают последние тридцать или шестьдесят лет, за счет эффективности. Первое же устраняет именно отчуждение, а именно отчуждение людей большого города друг от друга, правда за счет индивидуальной свободы. Ведь свобода и отчуждение в такой же степени являются двумя сторонами медали, как и общество и дисциплина.
Будем говорить конкретно. В чём отличалась жизнь огромного большинства немцев в Третьем Рейхе, которые не были отверженными и преследуемыми ни по расовым, ни по политическим основаниям, от жизни в догитлеровской Германии и также в Федеративной республике, но в чём однако она была похожа как два яйца на жизнь в ГДР, это то, что она в наибольшей степени происходила во внесемейных обществах или коллективах, от участия в которых для большинства, независимо от того, было ли членство в них теперь официально–принудительным или нет, невозможно было уклониться. Школьник принадлежал к «Юнгфольк»[7], как в настоящее время в ГДР к Юным Пионерам, молодые люди находили второй дом в гитлерюгенде, как в Свободной Немецкой Молодежи, мужчины крепкого возраста занимались военным спортом в СА или в СС, подобно как в ГДР — в Обществе Спорта и Техники, женщины занимались в Немецком Женском Обществе (аналог: Демократический Союз Женщин), а из кого выходил толк или кто хотел сделать карьеру, тот состоял в партии, прежде в Третьем Рейхе, как в настоящее время в ГДР, не говоря уже о сотнях национал–социалистических (соответственно социалистических) объединений по признаку профессии, хобби, спорта, образования и проведения свободного времени (Сила через радость![8] Красота работы!). Само собой разумеется, что песни, которые пелись, и речи, которые произносились, были тогда в Третьем Рейхе другими, чем сегодня в ГДР. Но занятия — туризмом, марширование и походы, пение и костры, любительские занятия изготовлением чего–либо, гимнастика и стрельба — их невозможно различить, так же как и чувства защищенности, товарищества и счастья, которые процветали в таких сообществах. Гитлер был в этом вне сомнения социалистом — даже очень успешным социалистом — тем, что он принуждал людей к этому счастью.
Было ли это счастьем? Или же принуждение к этому воспринималось опять как несчастье? Люди в сегодняшней ГДР часто стремятся убежать от своего принудительного счастья; но когда они попадают в Федеративную республику, столь же часто они сетуют на одиночество, которое является оборотной стороной личной свободы. В Третьем Рейхе часто происходило подобное. Мы не будем здесь разрешать вопрос, кто счастливее: социализированный человек или живущий индивидуально.
Читатель вообще должен был заметить (возможно с неприятным изумлением), что мы в этой главе, которая имеет дело с достижениями Гитлера, весьма воздерживаемся от оценок. Причина находится в природе самого предмета. Достижения как таковые морально нейтральны. Они могут быть лишь хорошими или плохими, но не добрыми или злыми. Гитлер наделал много зла, и в последующих главах мы будем иметь предостаточно поводов, чтобы морально проклясть его. Но не следует проклинать его по ложным основаниям — ошибка, которая в его время жестоко отомстила и которая и сегодня еще часто повторяется. «Только не делай для меня дьявола ничтожным![9]" Всегда было велико искушение принизить Гитлера, у которого, конечно же, были свои убогие и смешные черты; оно и сейчас тем более таково, поскольку он потерпел поражение. Не следует слишком быстро поддаваться этому искушению.
Несомненно, что люди по праву не решаются назвать его «великим человеком». «Сильные разрушители совсем не являются великими», — сказал Якоб Буркхардт, и конечно же, Гитлер проявил себя в качестве сильного разрушителя. Но, без всякого сомнения, он проявил себя также (и не только в разрушении) как орудие достижений большого калибра. Без его совершенно необычной силы достижений катастрофа, которую он вызвал, была бы менее разрушительной. Но не следует упускать из внимания, что его путь в пропасть шёл через высокую вершину.
Иоахим Фест в введении к своей биографии Гитлера ставит интересный мысленный эксперимент. Он пишет: «Если бы в конце 1938 года Гитлер пал жертвой покушения, то лишь немногие бы помедлили назвать его величайшим государственным деятелем немцев, возможно даже завершителем их истории. Агрессивные речи и Майн Кампф, антисемитизм и концепция мирового господства по всей вероятности были бы забыты как фантазии ранних лет […] Шесть с половиной лет разлучили Гитлера с этой славой». И, как пишет Фест в другом месте своей книги, «Шесть лет с гротескными заблуждениями, ошибки одна за другой, преступления, судороги, грёзы уничтожения и смерть».
Разумеется, Фест не имеет в виду, что заблуждения, ошибки и преступления Гитлера начались только в последние шесть лет; как раз Фест в своей книге выдающимся образом выводит, сколь глубоко в прошлое Гитлера простираются их корни. С другой стороны Фест полностью прав в том, что они полностью сказались или раскрылись лишь во второй половине его правления, а в первой половине были перекрыты неожиданными и самим Гитлером имевшимися в виду лишь подготовительно достижениями и успехами. Фест прав еще и в том, что осень и зима 1938–1939 гг. представляли кульминационный пункт карьеры Гитлера: до этого момента у него было постоянное восхождение; с этого времени готовились — он сам их готовил — снижение и низвержение. Конечно же, большинство немцев, если бы в то время он стал жертвой покушения (или несчастного случая, или инфаркта), поверили бы в то, что в его лице они потеряли одного их своих величайших людей. Но были ли бы они тем самым правы, и можно ли сегодня еще думать так в ретроспективе об умершем в 1938 году Гитлере?
Мы полагаем: нет, и это так по двум причинам.
Первая состоит в том, что Гитлер решился на войну, которая должна была поставить на карту все его предшествующие достижения, уже осенью 1938 года. Уже в сентябре 1938 года Гитлер стремился к войне, и еще в стенографических записях Бормана февраля 1945 года он сожалел о том, что не начал её тогда: «С военной точки зрения мы были заинтересованы в том, чтобы её (войну) начать годом раньше… Но я не мог ничего сделать, поскольку англичане и французы в Мюнхене приняли все мои требования». И уже в ноябре 1938 года в речи перед главными редакторами внутренней прессы страны он признал, что все его обещания мира прошедшего года были маскировкой:
«Обстоятельства вынуждали меня долгие годы говорить почти исключительно о мире. Только при продолжающемся акцентировании немецкого стремления к миру и мирных намерений было возможно для меня дать немецкому народу … вооружение, которое было необходимо как предпосылка для следующего шага. Само собой разумеется, что такая проводимая в течение многих лет пропаганда имеет также и свои сомнительные стороны, ведь она очень легко может привести к тому, что в головах многих людей установится точка зрения, что нынешний режим идентичен с решением и волей сохранять мир при любых обстоятельствах. Это, однако, не только привело бы к неверной оценке постановки целей этой системы, но это прежде всего привело бы к тому, что немецкая нация наполнится духом, который надолго в качестве пораженчества отнял бы как раз успехи нынешнего режима и он их непременно отнимет».
