- Я есть Посланник. Я есть Сын. Я есть Властелин. Я есть Хозяин… Достаточно ли ты услышал, или мне назвать еще? – Он поднял забрало.

Миг – словно слепота. А потом прозрение.

- Достаточно, Повелитель! – произнес Хамок, уже стоя на коленях и склонив голову. – Прости меня – годы и возраст затмили мой взор. Я готов служить.

- Тогда прими дар Хранителя. – Повелитель вдруг оказался совсем близко. На его вытянутой руке покоилась черная рукоять в форме человеческого тела, искаженного невероятным страданием, вычурная когтистая гарда и осколок вороненого клинка.

Стоило только коснуться его, и поток темной силы хлынул в орка. Тело на мгновение пронизала сильнейшая боль. А после пришло блаженство могущества.

Хамок почувствовал, как разглаживаются морщины.

Он выпрямился, и колени больше не хрустели при каждом движении.

- Ты верен мне, Хамок Долговязый?

- Всегда.

Часть 7. Герой-предатель.1-5

1.

Если бы кто сказал, что знает усталость, то Джеремия попросту плюнул бы ему в лицо. Нет, не изведав сотни миль пешего хода в колодках и лохмотьях, не измерзнув студеными степными ночами и не изжарившись безжалостным белесым солнцем днем, никто не может сказать, что испытал настоящую усталость. Которая теперь всегда была с ним. И даже теперь, когда уже третий день они ничего не делали, лишь спали, сидели в загонах и ели полужидкую бурду в корытах, как скот, усталость не уходила. Она словно вьелась в кости. И Глазастик подозревал, что даже мягчайшие из перин не изгонят ее.

- О чем задумался, зеленый? – Рядом лениво пошевелился Гернор.

Цепь, соединявшая их лодыжки, звякнула. Звенья, словно старая усталая змея, пошевелилась в грязи. Здесь, у побережья моря Седрэ, уже давно зарядили осенние дожди. Косые струи, подгоняемые штормовыми пассатами, казалось, все время били в лицо. В отдаленные гремели волны, что, словно стая голодных псов, неутомимо грызли прибрежные скалы. Хоть по ночам не было так холодно, как в степи, постоянная влажность добивала не хуже голода, что постоянным спутником оставался всегда рядом.

- А тебе какая разница? – буркнул, отворачиваясь, Глазастик.

- Хе-хе, большая, мой зеленый друг, - хохотнул Гернор. – Самая, что ни на есть. Ведь мы с тобой связаны. Во всех, дхар раздери, смыслах!

Он вновь пошевелил ногой, звякнув кандалами, запустил руку под лохмотья, оставшиеся от штанины, и почесал одну из своих кровоточащих язв, оставленных ржавым железом. Другой конец цепи, соединялся с грубым стальным кольцом на лодыжке гоблина.

- Так что: о чем думаешь?

Джеремия хотел бы плюнуть в лицо старому разбойнику, но передумал: разбитая скула все еще ныла по ночам.

Однажды, они повздорили, и каждый закончил спор с различными результатами: Глазастик с заплывшим от синяков лицом, Гернор – со сбитыми в кровь костяшками.

- О будущем.

- Че?

- О том, что нас ждет.

- Ха, - выдохнул, беззубо осклабившись, Гернор. На следующий день после их «дискуссии» его ухмылка не пришлась по душе какому-то степняку, сопровождавшему пленных, и уже их противостояние завершилось весомым аргументов против Гернорового мнения: звучным тычком древка копья в зубы.

Джеремия улыбнулся, вспоминая. Наконец, закончив с приятным, он уставился на ополченца:

- Опыту?

Гернор расплылся в довольной ухмылке, но промолчал, уставившись перед собой. На рассаженной физиономии застыло мечтательное самодовольное выражение, словно он не протопол несколько сотен миль по высушенной степи с кандалами на ногах.

Спустя несколько ударов сердца и несколько капель дождя, упавших на лицо Джеремии, человек заговорил опять:

- Кем ты был, гоблин? Вором, грабителем, убийцей или хитрым сукиным сыном, надумавшим обдурить какую-нибудь крупную шишку?

Отвечать не хотелось, но, блин, в голову лезли отвратные мысли. Настойчивые, как тараканы на остатках вчерашнего обеда.

- Наверное, всем сразу, - пожевав губами, ответил Глазастик. – И полным придурком в придачу. Такой вот компот.

Гернор понимающе кивнул, присвистнув.

- Да уж, на каждую хитрую жопу найдется свои винт с левой резьбой. Вот и на мою нашелся.

- А ты кем был? – Джеремия вновь повернулся к ополченцу.

Тот цыкнул сквозь зубы, сплюнул чем-то бурым в грязь.

- Развеселым лесным братом. Слыхал о таких?

- Слыхивал. Только вот… - гоблин задумался, - не сочти за грубость, но таких, как ты, вешают на первой ветке – закон такое разрешает. Но не в армию отправляют.

- А это, мой маленький гоблин, - тихо посмеиваясь, ответил Гернор, - такая моя удача. И еще подумать надо, нужна ли она мне!

За оградой их загона раздались крикливые возгласы на степняцком наречии: стражники о чем-то переругивались за стеной, плетенной из ивняка, легкой и какой-то совсем не серьезной. Даже такой «силач», как Джеремия, мог повалить одну секций, связанных гнилыми веревками и растительными волокнами, но даже такой дурак (коим он в последнее время стал почитать себя) не решится на такое.

Вокруг загона располагался лагерь хорвашей и микка – двух племен из огромной степной орды, даже не армии, а целого народа, кочевавшего на восток. Вокруг теснились шатры из серой шерсти и грубых полотен в ярких заплатах, фыркали лошади, невысокие, неказистые, но невероятно выносливые, ревели бараны, шмыгали чумазые дети и переругивались некрасивые маленькие женщины. И, конечно, шастали мужчины в старых халатах и бараньих тулупах, но все с саблями и луками, с маленькими круглыми щитами из кожи и кости, закинутыми за спины. Те, кто побогаче, и одеты были получше: яркие ткани, блестящие чешуйчатые панцири и кривые чагаши в узорчатых ножнах. Но даже женщины преотлично стреляли с луков и нисколько не жалели нескольких грязных, вонючих эратийцев.

Как-то двое попытались бежать на марше. Недолго они звененели цепью. Неудачники не сделали и сто шагов, как их спины были утыканы стрелами. Степняки деловито собрали стрелы, но тела трогать не стали, мудро рассудив, что через сутки от них не останется и следа: в степи всегда найдутся лишние рты и голодные желудки.

- Хор-рак! – властный голос прервал вялое переругивание.

Это было что-то новое. Пока что Джеремия с горем пополам разбирал отдельные слова на ховрашском наречии и даже стал улавливать общие закономерности произношения, и это возглас был чем-то чужим. Иным языком, одним из сотен, на которых разговаривала Орда. Хотя потом гоблин понял, что ошибался: это были слова, которые стояли выше всех прочих. Это был язык самого га’хана.

Поэтому, услышав грозное «хор-рак», Джеремия подобрался и с тревожным любопытством уставился на врата загона.

Вскоре скрипнул грубый деревянный засов и часть ворот отворилась. Внутрь протиснулся старый ховраш с чагашем без ножен и нагайкой за широким поясом-кушаком. Влажные букли овечьей безрукавки лоснились под дождем.

Степняк нервно огляделся, хмурясь при виде измученных, перепачканных грязью по самые уши пленных, и отступил в сторону, подобострастно склонившись. При этом он попридержал ворота, не давая им захлопнуться. Следом прошествовал второй. Высокий, широкоплечий, гремящий тяжелыми доспехами.

Этот был из «гром-сотни». Элита элит, степные рыцари, как их называли некоторые из пленных ополченцев, когда их доводилось видеть издалека во время марша. Дважды доводилось видеть их во время слаженной атаки. Битва при Черных Холмах, когда громовики, как их называли сами степняки, смяли строй эратийского ополчения и во время штурма Каргола, когда придурок-комендант почему-то вывел свой гарнизон в поле. Видать, светляки-паладины во время своего отступления чего-то нашептали. Само собой, и каргольцев растоптали, а саму крепость сожгли.

Чешуйки наборного панциря, спускавшегося до пояса и еще ниже, двумя хвостами, до колен, сверкали и при каждом движении могучего тела поскрипывали. Одну руку в латной рукавице громовик положил на оголовье своего тяжелого чагаша в усыпанных драгоценностями ножнах, а второй держал под мышкой гривастый шлем с острым наносником. Пряди плюмажа из конского волоса, окрашенного в красный, свисали до самой земли, ниже сапог, укрепленных стальными пластинами.