- Славное местечко. – С дрожью в голосе произнес Джалад, выслушав рассказ Шмиттеварденгроу. – Пожалуй, только Бездна может быть хуже.

- Не уверен! – ухмыльнулся цверг. – Скорее всего, легенды об ужасах Ганалийской долины и породили миф о Бездне. Каторжники, говорят, никогда не видят белый свет. Они вкалывают не покладая рук там внизу, старятся и умирают во тьме, практически слепые. – зловеще закончил Шмиттельварденгроу, таинственно сверкая алыми глазми.

О приближении к Ганалийской долине возвестили многочисленные столбы дыма, поднимающиеся над кратером и видимые за много миль вокруг. Ноздри широкого пористого носа цверга затрепетали, чувствуя запах гари. По обе стороны широкого тракта, проложенного сотнями повозок, груженных железом в слитках и уже готовым оружием, земля была черной от копоти. Множество ручейков и рек, стекающих сюда с отрогов Льдистого нагорья, были безнадежно отравлены отходами железоделательного производства: просто такая же черная, как все вокруг, безжизненная жижа.

В придорожных канавах попадались остовы разбитых телег и разнообразный ржавый металлолом, в котором копошились подозрительные личности в живописных лохмотьях, которые тут же бросались врассыпную при виде каравана, волоча при этом за собой более-менее целые стальные болванки и заготовки под оружие. Иногда рядом с трактом возвышались грубые орочьи статуи, поставленные здесь еще во времена Горгонада. Массивные, сложенные из необработанных глыб, они изображали различных божеств из богатого орочьего пантеона. Хоть орки кочевали сейчас далеко на севере, за Льдистым нагорьем, но новые хозяева Ганалийской долины сочли для себя излишним трудом убирать памятники монументального искусства зеленокожих дикарей.

- Клянусь всеми порождениями Бездны! Чтоб меня!.. – неожиданно выпалил Шмиттельварденгроу, ухватившись за прутья и уставившись на одну из статуй.

- Что такое? – встрепенулся Джалад и также подался вперед.

- Дварфы, - хмуро произнес цверг таким тоном, как будто самолично выносил себе смертный приговор.

И в самом деле, для него дела оборачивались не лучшим образом. На той статуи, которая привлекла внимание цверга, красовалась довольно грубая надпись, вырубленная на скорую руку в цельном монолите фундаментального живота каменного монстра. Три слова, выведенных дварфскими рунами: «ЭТО НАША ЗЕМЛЯ».

Скоро показалось еще несколько изваяний, украшенных надписями с подобным содержанием, вроде «ЗДЕСЬ ЖИВУТ СЛАВНЫЕ ДВАРФЫ», «ЧУЖОЙ ЗДЕСЬ ЛИШНИЙ» и прочее. Чем ближе караван подъезжал к долине, тем фразы становились все более и более угрожающими. В конце концов, на огромном валуне (статуи к этому моменту уже закончились) была выведена на редкость длинная и сложная для простых как гранитная плита дварфов надпись: «ЕСЛИ ТЫ НАМ ВРАГ, ТО ЭТА ЗЕМЛЯ СТАНЕТ ДЛЯ ТЕБЯ МОГИЛОЙ». Внизу мелкими корявыми буковками добавили: «НАДГРОБИЕ МЫ ТЕБЕ ОБЕСПЕЧИМ». Юмор у дварфов был столь же суров, как и они сами.

- Как-то однообразно, - прокомментировал надписи Джалад, - ни капли фантазии. Вот помню я, когда был помельче…

За две сотни лет цверг научился отлично говорить взглядом. Пожалуй, найти взгляд красноречивее цвергского вряд ли представлялось возможным. В тонком искусстве разговора без слов Шмиттельварденгроу достиг невероятных высот: одних только угрожающих взглядов цверг знал сотни, рассчитанных на широчайший спектр собеседников. Существовал особый взгляд для человека: вместе с угрозой в нем чувствовался легкий аромат презрения, а также щепотка брезгливости. Взгляд для гоблина допускал наличие едва заметной жалости, чтобы длинноухий смог ощутить собственную ущербность. Сложнее всего для обучения взгляд, предназначенный для огра или тролля. Такие толстокожие существа реагируют только на неприкрытую ярость или ненависть, такую, которая ощущается практически на материальном уровне.

Как и многие до него, Джалад понял взгляд цверга без слов и тут же умолк. Правда, он попытался добавить что-то извинительно-просительное, но повторный взгляд отверг его беспочвенные претензии.

11.

Шмиттеварденгроу почувствовал, как его темное сердце екнуло и ушло куда-то в пятки – вид массивного барбакана, нависающего над высоченными воротами из листовой стали, мог привести в душевное смятение любого, даже жестокосердного огра или тролля с его каменной шкурой и не менее каменными мозгами. Цверг всегда утверждал, что ничего не боится. Обычно, это «ничего» само его боялось, но теперь гному пришлось признать, что есть на свете вещи, вызывающие у него трепет и холодный пот в подмышках.

По обыкновению дварфов надвратное укрепление было сложено из массивных каменных блоков и являло собой кульминацию практичности без какой-либо доли элегантности или хотя бы соразмерности. Просто невероятно тяжеловесное сооружение, готовое, казалось, перестоять даже древнее нагорье, где они были добыты. По верху барбакана шел ряд массивных зубцов, размером превышавших даже самих дварфов, выглядывавших из-за них.

Когда караван подъехал вплотную к вратам, что-то в глубине крепости дрогнуло, прогрохотало, напоследок ухнуло, и стальные створки со скрежетом принялись раскрываться. Цверг с трудом сглотнул.

Казалось, прошла вечность перед тем, как ворота, повторно вздрогнув, полностью растворились. Огромные тягачи-тарквинии испуганно мотали тяжелыми вытянутыми мордами, норовя задеть неосторожных широкими ребристыми рогами, и шумно фыркали, протестуя против дальнейшего продвижения, так что возницам пришлось поработать хлыстами и вожжами, чтобы заставить слушаться норовистых животных. Дварфы наблюдали за происходящим и отпускали соленые шуточки – они недолюбливали наглых людишек так же, как и цверги, хоть и сражались на стороне Света. Карликов до сих пор терзала ревность из-за того, что главными плодами победы воспользовались именно люди, а не могучие и храбрые сыновья Гара Мудрого. Ведь что им досталось: проклятая долина на краю земли и продуваемая всеми ветрами бесплодная равнина. И то на правах бессрочной аренды.

- Эй, мягкотелые, вы и с женами так нерешительны? – Похожий на перестук валунов смех дварфов разнесся по окрестностям, породив многократное эхо.

Под аккомпанемент дварфских насмешек караван начал спускаться по пологой тропе, вытоптанной сотнями повозками до твердости камня и ширины хорошего торгового тракта.

Долина напоминала огромный вывернутый наизнанку муравейник. Дно кратера было изъедено сотнями шахт, над чьими черными зевами постоянно клубилась рудничная пыль. Серые облака поднимались над ними восходящими ветрами, набиравшими в долине невиданную силу, и смешивались с клубами черного угольного дыма, изрыгаемого гигантской железоделательной фабрикой, напоминавшей нагромождение игрушек ребенка-великана: кубы, конусы, пирамиды, цилиндры, смешанные в нарочитом хаосе, столь характерном для невзыскательного чувства прекрасного подземных карликов. Под сланцевыми навесами виднелось скопление огромных плавилен, подсвеченных алеющим в недрах железоделательной фабрики расплавленным металлом. От шахт к фабрике протянулась целая паутина узкоколеек, по которым ежеминутно сновали вагонетки, груженные рудой, древесным углем, слитками железа и угрюмыми каторжниками. Тянули их худые, черные от пыли и угля, тарквинии с обрезанными рогами. И постоянный рокот работающих машин, грохот колес вагонеток и ругань надсмотрщиков, похожая на перестук валунов камнепада.

- Ой что нас ждет! – причитал Джалад раскачивался из стороны в сторону, стоя на коленях. – Я умру совсем молодым! Мама, за что же ты меня бросила такого непутевого?!

Маг тихо всхлипнул.

- Кончай ныть, огневик, а то вырву тебе язык! – огрызнулся Шмиттеварденгроу, сосредоточенно изучая обстановку. Джалад тут же заткнулся, словно кто-то выключил у него звук. – Вместо того чтобы стонать о своей дхаровой судьбе, лучше внимательно смотри по сторонам.

В ответ Джалад лишь разревелся, размазывая сопли и слезы по чумазому лицу. Шмиттельварденгроу в очередной раз выругался, проклиная судьбу за то, что она связала его с этой бесхребетной тряпкой, которую и есть было бы противно.