«Марина Крыжановская-Ярошевич. Референт-переводчик. Таллин. Ул. Суур-Карья, д. 7, телефон»
Он бережно спрятал эту белую метку, брошенную ветреной фортуной, в удостоверение командира подводной лодки…
«ОРЕЛ» УХОДИТ ПОД ВОДУ
ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА. Командор-подпоручник Хенрик Клочковский. Родился в 1902 году в Российской империи. Женат. Двое детей. Один из опытнейших командиров-подводников польского военно-морского флота. С 1932 года командовал подводной лодкой «Жбик».
В 1938 году вступил в командование одной из самых современных подводных лодок Польши — по польской классификации — подводного крейсера «Орел», построенного на голландской верфи.
Хенрик Клочковский… Одна из самых загадочных фигур польского флота. Его считали предателем, русофилом, чуть ли не агентом НКВД. Для других он был отчаянным чудаком и дамским угодником.
Племянник известного в Российском императорском флоте моряка — командира подводной бригады Черноморского флота контр-адмирала Вячеслава Евгеньевича Клочковского (ставшего после гражданской войны адмиралом польского флота), Хенрик с гимназических лет бредил боевыми подвигами дяди (тот ходил к Босфору на первом в мире подводном минном заградителе «Краб») и даже поступал в Морской корпус в Петрограде. Семнадцатый год развеял все планы прекраснодушного юноши, но тем не менее Хенрик, собрав осколки своей мечты, добился своего: стал офицером-подводником и на 36-м году жизни получил в командование подводный «крейсер» «Орел».
Вторая мировая война, вспыхнувшая как региональный германо-польский вооруженный конфликт, началась, как известно, катастрофично для Польши в целом и весьма неудачно лично для командора-подпоручника Клочковского.
В самый канун германского удара Клочковский пережил семейную драму. И если бы Католическая церковь разрешала разводы, Хенрику пришлось бы жить одному, расставшись и с двумя маленькими дочерьми. В состоянии глубочайшей депрессии он встретил весть о войне. Она не грянула как гром с ясного неба. Войну ждали. И экипажи всех кораблей в Гдыне почти весь август жили по боевой готовности № 1. Тем не менее, вопреки запрету ночевать на берегу, Клочковский в ночь на 1-е сентября отпустил двух подофицеров к молодым женам. Из-за чего потом на час задержался с выходом в море. И когда на гавань обрушились пикирующие бомбардировщики, «Орел» благополучно отошел и погрузился, заняв боевую позицию против устья Вислы.
По оплошности радиотелеграфиста «Орел» не принял приказ об атаке германского линкора «Шлезвиг-Гольштейн». И эта оплошность тоже легла черным пятном на честь командора. Но самое главное, что поставили ему потом на вид, — это самовольное покидание позиции и несанкционированный переход на север, под остров Готланд. Правда, через день-другой все находившиеся в море польские подлодки получили кодированный сигнал «Пекин», что означало — уходить в порты нейтральных стран и там интернироваться. План «Пекин» предусматривал укрытие в гаванях Швеции или прорыв через проливы Скагеррак и Каттегат в Англию. Клочковский же вопреки всякой логике (шведский порт Бисби был в нескольких часах неспешного хода) повел подводный крейсер в Эстонию. Впрочем, логика в его поступке была, но она не поддавалась штабному анализу, ибо Клочковского, а вместе с ним и весь корабль влек в Таллин не штурманский расчет, а порыв влюбленного сердца.
Прежде чем осуждать его за это, попробуем представить себе человека в интерьере его обстоятельств.
Дни, к которым Клочковский готовил себя всю сознательную жизнь, судьбоносные для Польши часы командор-подпоручик встретил там, где и должен был встретить, — в центральном посту «подводного крейсера». Но как часто проза жизни низводит патетику момента до посконного быта! Клочковскому же и вовсе торжественно-мрачные минуты его подводной боевой страды отравила заурядная физиология: на четвертый день войны он свалился с высоким жаром и дикой болью в животе. Есть ли более унизительный для воина в бою недуг, чем рези в кишечнике? Врача на лодке не было. Санитар Барвиньский ставил диагнозы в разбросе от аппендицита до брюшного тифа. Как бы там ни было, но Клочковский лежал пластом в жилом отсеке за шторкой крохотной гробоподобной каютки. Время от времени сюда наведывался его заместитель (старпом) капитан Грудзинский и докладывал обстановку. Командор-подпоручник отдавал распоряжения и снова корчился в жестоких приступах брюшной боли. Иногда, собрав все силы и волю, он выбирался к перископу, а на ночных всплытиях поднимался на мостик. За эти победы командирского духа над бренной плотью он расплачивался потом часами полной прострации. Хорошо еще, что «Орлу» подобно своему командиру приходилось большую часть суток отлеживаться на грунте, чем действовать.
Подводная жизнь, ирреальная сама по себе, в тифозном бреду казалась и вовсе фантасмагоричной. И кто знает, может быть, белый кружок дамской визитки грезился ему кружком света в конце кошмарного тоннеля. С каждым днем Клочковский чах и ник. Любой вид тифа сопровождается не только чудовищной общей слабостью, но и галлюцинациями, бредом, полной безучастностью к своей жизни и окружающему миру. Как он еще управлял своим подводным кораблем — одному Богу известно.
8 сентября Грудзинский доложил о болезни командира радиограммой в штаб флота и получил на выбор два варианта действий: либо ночью осторожно подойти к полуострову Хелла и высадить Клочковского в Гдыне, либо отправить его в шведский порт на Готланде. Но Клочковский отверг и то, и другое. Он «первый после Бога» на корабле повелел идти в Таллин. Белый кружок дамской визитки обладал для него в те горячечные дни непреложностью самого наисекретнейшего приказа. Рыцарь, погонявший морского коня навстречу даме сердца, искренне полагал, что и остальным его пятидесяти девяти оруженосцам будет в Таллине гораздо лучше, чем у суровых шведов или надменных англичан.
Итак, изумив всех — от командующего польским флотом адмирала Унруга до командующего эстонских ВМС капитана Мери, озадачив главу кригсмарине адмирала Редера и Главкома МВФ СССР адмирала Кузнецова, — подводная лодка «Орел» на рассвете 15 сентября вошла в Таллинский порт.
Командора-подпоручика Клочковского отнесли с корабля на носилках и на военной карете «скорой помощи» незамедлительно отправили в Морской госпиталь. Вслед за ним отвезли и еще одного больного — лодочного санитара Барвиньского.
Как и обещал Клочковский своему экипажу, эстонцы приняли поляков довольно радушно: приготовили весьма сносное жилье в одном из корпусов Морского госпиталя, истопили сауну, прислали свежих продуктов. И все было бы хорошо, если бы воскресным утром 17 сентября в Торговую гавань, где стоял «Орел», не пришел вместе с толпами любопытствующих горожан некий русский эмигрант, назовем его пока господин РЭМ — по первым буквам его печального статуса. Именно ему и суждено было стать тем роковым вестником, который неосторожным словом пустил в действие пружину большой истории, закрученную европейскими политиками и отданную на спуск лишь воле случая. Случаю ли, Провидению, Богу было угодно, чтобы на пусковую кнопку нечаянно нажал — себе на погибель, на беду народам и странам — этот самый господин РЭМ, который заговорил с капитаном Грудзинским, курившим на причальной стенке, о своих однокашниках по Морскому корпусу. Грудзинский был немало удивлен, что его прямой начальник, командир дивизиона подводных лодок командор-поручник Александр Могучий учился вместе с этим пожилым бородачом, одетым столь непрезентабельно. Но он был потрясен до глубины души, когда господин РЭМ между прочим обронил, что сегодня утром, как передали по радио, советские войска вторглись в восточные районы Польши и начали движение навстречу германским войскам. Грудзинский попросил повторить это сообщение перед офицерами «Орла». Те выслушали его в мрачном молчании. Теперь ни у кого не оставалось сомнений: капитан Грудзинский прав — надо уходить в Англию и драться за Польшу там. Никаких интернирований! Пока отчизна между молотом и наковальней, бесчестно военным людям благоденствовать за кордоном.
