- Бабушка, как он видит солнышко, ведь тучи кругом?

- Он не видит, внучек, - он слепой... Солнце лишило его зрения... Он знает, где оно.

- Он знает... что не видно? Как?

- Ты спрашиваешь, разве можно знать невидимое?... Наверное, можно...

Вдруг над ухом Сан Саныча прозвучал мягко-картавящий голос на столь неуместном здесь русском языке:

- Если Вы не против, вернемся к нашим баранам...

Сан Саныч этого даже и не услышал. Он припал к иллюминатору, словно к святому распятию, пытаясь слиться с кроваво-красным закатом - прощальным приветом солнечной Калифорнии... Каждой клеточкой тела он жаждал ощутить единство с огненным величием своего Бога, и непонятная пьянящая радость возрождения переполняла его. Сан Санычу вспомнилось, что когда-то давно, полжизни назад, юные и счастливые, они с Кариной погружались, растворялись в закате вдвоем, крепко держась за руки. Уставшее солнце садилось за горы, и прощальные его лучи червонным золотом рассыпались в ее волосах. Как немыслимо давно это было. Мир казался огромным, надежным и добрым. Наивные и доверчивые, они не верили, не хотели верить, что жизнь жестока и беспощадна. Прошло всего лишь каких-то неполных два десятка лет - и разлетелось в прах все, что Сан Саныч любил, берег, во что верил. Сказочный закат сменился мучительным ожиданием рассвета...

- Итак, вернемся к нашим баранам, - настойчиво и нелепо круша что-то дорогое и светлое, диссонансом настаивал шутливый голос.

Сделав над собой усилие, Сан Саныч покорился, сбросил навеянную закатом ностальгию и вернулся с небес на землю:

- Слушаю вас. Мы знакомы? - спросил Сан Саныч и стал внимательно разглядывать собеседника.

В пустовавшем рядом кресле расположился мужчина с массивной бульдожьей нижней челюстью и многочисленными мелкими складочками под плохо выбритым подбородком. Снизу складочки подпирались воротником ядовито-лимонного цвета рубашки, прячущейся под темно-синим пиджаком. Добротно пошитый, с ослепительно-желтыми блестящими пуговицами стильный пиджак не соответствовал фигуре и сидел на ней, как лапоть на собачьей ноге: непослушно топорщился на груди, морщил под мышками, создавая ощущение общей помятости. Легкая помятость, как оказалось потом, была неотъемлемым спутником попутчика Сан Саныча, она являлась печатью давления, оказываемого на маленького человечка громадным городом, где в ежедневных поездках на работу в трамваях ему умудрялись не только оттоптать носки, но и отдавить пятки. Возможно, из-за этого он смотрел вокруг себя немного виноватым небесно-синим взором.

- Я извиняюсь, что осмеливаюсь навязывать свое общество, но здесь абсолютно не с кем поговорить. Я плоховато понимаю американский.

Собеседник скромно умолчал, что английский язык он понимает еще хуже.

- Мы с вами как бы немножко знакомы, - продолжил он после короткой паузы, - вы не удивляйтесь. Мы встречались летом в Москве как бы на конференции. Там я вас и запомнил...

Он протянул свою ладонь, склонив крупную голову, как умная собака, слегка на бок и произнес:

- Энгельс Иванович.

Его шевелюра под воздействием жизненных передряг и сварливой супруги изрядно поредела, образовав широкую проплешину, однако макушка головы была искусно прикрыта длинными седыми прядями, простирающимися от левого виска до правого уха. При наклоне головы любопытная лысина выглянула на белый свет как будто сквозь нитяную канву ткацкого стана.

- Драгомиров Алексей Александрович, - представился Сан Саныч, пожав его широкую пухленькую руку.

- С хорошим собеседником и дорога как бы короче, застенчиво улыбаясь, сказал Энгельс Иванович.

Было видно, что ему надоело скучать в дороге. Будучи по-природе человеком страшно болтливым, Энгельс Иванович практически не выносил одиночества. К несчастью для Сан Саныча, дорога у них была одна - на конференцию.

- Я, конечно, извиняюсь за мое настойчивое любопытство... - сказал Энгельс Иванович. При этом слова извинения прозвучали странным пустым звуком, поскольку выскакивали с легкостью и треском сухого гороха, рассыпавшегося со стола на пол.

"Более чем настойчивое..." - подумал Сан Саныч, глядя в его по-детски открытые изумительной синевы глаза. Или это небо так бездонно отражалось в них? "Господи, за что это наказание, и кто он вообще такой," - машинально задал сам себе вопрос Сан Саныч и лишь слегка вздрогнул, как обычно, с ходу получив ответ: "Алисовский Энгельс Иванович - доктор физико-математических наук, руководитель группы из трех человек, однако не стесняется за рубежом представляться большим боссом, возглавляющим всю физику северо-запада России. Является бараном в кубе." "Это как?"- поинтересовался Сан Саныч. "По европейскому гороскопу - овен, по китайскому - коза, а жена Барашкина. Он орет на подчиненных и начальство, но пресмыкается перед машинистками. Имеет склонность нравиться женщинам, однако остается принципиально верным своей дражайшей супруге и подчиняется ей беспрекословно, так что приятели шутят: "Маша суровая женщина, после банкета она увела Алисовского в стойло." Страдает полным отсутствием чувства юмора, однако распираем неуемным желанием острить. Его шутки уникальны. По институту ходит крылатая фраза Алисовского: "Статьи писать - это вам не детей рожать!!!" Достаточно?" "Пока хватит, спасибо за беспокойство." "Всегда к вашим услугам," - насмешливо закончил Некто.

- Я случайно узнал, что вы как бы родом из Сороковки... Не тот ли это скандально известный таинственного типа город, в котором ковалось атомное оружие, вернее, как бы атомный щит когда-то великого и могучего Союза? - на лице Энгельса Ивановича читалось удовольствие от того, что он, не способный родить даже таракана (а кто возьмется утверждать обратное?), хотя и написавший более сотни печатных работ, смог выразиться так высокопарно.

- Это как бы к вам летел в шестидесятых агент ЦРУ Пауэрс на разведывательном самолете типа "U-2"?

- Вы удивительно проницательны, - сказал Сан Саныч с легкой иронией, которой Алисовский даже не заметил.

- Кстати, а знаете ли вы, молодой человек, что первая ракета, выпущенная по Пауэрсу, разнесла в клочья преследовавший его наш самолет и только вторая как бы оторвала хвост американцу?

Сан Саныч удивился, вероятно, это отразилось на его лице, потому что Алисовский, удовлетворенно потирая руки, продолжил:

- Это я не к вопросу о меткости наших военных, бог с ними, а типа о забвении героев, честно выполнивших свой долг. Мы ведь даже не знаем фамилии погибшего летчика... Я читал, что в Америке Пауэрс был изгоем, т.к. отказался принять яд и "опозорил" страну. Однако похоронили его как бы на элитном кладбище. Будь Пауэрс нашим гражданином, он бы не выжил, такое в Союзе не прощалось.

- Вы правы, в России всегда был странный выбор героев, согласился Сан Саныч.

- Что вы имеете в виду?.. Вам чай со льдом или пиво?... Juice, please. - С ходу переключился он на проезжавшую мимо с тележкой стюардессу.

- Мне кофе, пожалуйста.

Получив в руки горячую пластиковую чашечку со странной, лишь отчасти напоминающей кофе жидкостью, Сан Саныч продолжил свою мысль:

- Вы слышали, конечно же, о больнице имени Софьи Перовской? Мы-то как-то уже притерпелись к этому сочетанию, а тут финны приезжали, спрашивают: "Софья Перовская - это ваша российская святая?" "Нет, - говорю,- не святая. Она участвовала в заговоре против царя." "Так не хотите ли вы сказать, что это больница имени убийцы?..." Финны долго не могли опомниться от изумления. "Это Россия," - только и смог добавить я.

"Между прочим, Софью Перовскую очень ценил Блок, - возник Некто, - ценил даже выше, чем декабристов. Она хотела счастья народу и ради этого пожертвовала жизнью... Эх, Россия... И когда же вы наконец-то разберетесь в собственной истории?"

Энгельс Иванович погонял льдинки в опустевшем стаканчике, пошипел, высасывая соломинкой последние капельки, и сказал:

- Это как бы не только Россия. Во всем мире так. Возьмите Гагарина. Вся Земля носила его на руках - человек, первым поднявшийся в космос. Типа символ космической эры Человечества.