– Это он! Это он! – закричали кругом.

Люди исчезали в лифтах, и двери шипели, задвигаясь; грохотали шаги по винтовым лесенкам – многие не стали дожидаться очереди на лифт; но сквозь смешанный говор, оклики, свистки боцманов, сквозь повторяющиеся вопли сирен и топот бегущих шагов прорвался беззвучный, но от этого словно еще более мощный толчок второго удара. Свет в коридоре померк и снова вспыхнул.

Роган никогда бы не подумал, что лифт может двигаться так медленно. Он даже не замечал, что продолжает изо всех сил нажимать на кнопку и что в лифте с ним остался уже только кибернетик Ливин. Лифт остановился, и, выбегая из него, Роган услыхал невообразимо тонкий свист, верхние ноты которого, как он знал, были уже недоступны для человеческого слуха. Похоже было, что хором простонали все титановые сочленения крейсера. Роган рванул дверь рубки, понимая, что «Непобедимый» ответил ударом на удар.

Но это был уже, собственно, и конец схватки. Перед экраном, черный и величественный на его пламенеющем фоне, стоял астрогатор. Верхний свет был выключен, а сквозь полосы, пересекающие экран сверху вниз, исчертившие все изображение, маячил гигантский, вспухший, с клубневидными выростами со всех сторон, совершенно будто бы неподвижный гриб мощного взрыва, уничтожившего «Циклопа», а в воздухе еще висела страшная стеклянистая вибрация распада, и словно сквозь нее доносился монотонный голос техника.

– Двадцать шестьсот в нулевом пункте… девять восемьсот в периметре… один четыре двадцать два в поле…

«Тысяча четыреста двадцать два рентгена в поле… это означает, что излучение пробило силовой барьер», – сообразил Роган. Он и не знал, что такие вещи возможны. Но, взглянув на центральный щит распределения мощности, понял, какой заряд применил астрогатор. Таким запасом энергии можно было бы вскипятить внутриконтинентальное море средней величины. Что ж, понятно, Горпах не хотел рисковать, подставляя корабль под новые выстрелы. Может, он и перестарался, но теперь у них по крайней мере снова был только один противник. На экранах тем временем развертывалось невиданное зрелище: кудрявая и пупырчатая, как цветная капуста, верхушка гриба пламенела всеми цветами радуги, от серебристо-голубых и зеленых тонов до глубоких карминных и пурпурных. Пустыня – Роган лишь теперь это заметил – вообще исчезла, ее словно плотным туманом заслонил песок, взметнувшийся на десятки метров вверх; он висел в воздухе, колыхаясь, будто превратился в море. А техник все продолжал отсчеты по шкале:

– Девятнадцать тысяч в нулевом пункте… восемь шестьсот в периметре… один один ноль два в поле…

Победу, одержанную над «Циклопом», все встретили мертвым молчанием – нечего было особенно радоваться по случаю того, что уничтожили собственное и вдобавок самое сильное оружие. Люди начали расходиться, а гриб все еще разрастался в атмосфере и вдруг вспыхнул вверху новой гаммой красок под лучами солнца, еще не взошедшего над горизонтом. Он прорвал уже верхние слои ледяных перистых облаков и сиял высоко над ними, лилово-золотой, янтарный и платиновый; это сияние волнами лилось с экранов и заполняло всю рубку, многоцветно переливаясь, словно кто-то невидимой гигантской кистью рисовал на белых эмалированных поверхностях лепестки земных цветов.

Роган еще раз удивился, увидав, как одет Горпах. Астрогатор был в плаще – в том снежно-белом парадном плаще, который Роган в последний раз видел на нем во время прощального празднества на Базе; он, видимо, схватил первое, что попалось под руку. Горпах стоял, засунув руки в карманы, со взъерошенными седыми волосами и обводил взглядом присутствующих.

– Коллега Роган, – сказал он неожиданно мягким голосом, – зайдите ко мне.

Роган подошел к нему, инстинктивно выпрямившись; астрогатор повернулся и направился к двери. Они шли по коридору, а из вентиляционных колодцев сквозь шум нагнетаемого воздуха доносилось глухое и будто гневное бормотание людей, проходящих по нижним ярусам.

Роган вошел в каюту астрогатора, не удивляясь его приглашению. Он, правда, бывал здесь нечасто; но после того как он один вернулся из ущелья в кратер, Горпах вызвал его на «Непобедимый» и разговаривал с ним именно у себя в каюте. Такое приглашение вообще-то не сулило ничего хорошего. Но Роган тогда был слишком потрясен катастрофой в ущелье, чтобы убояться гнева астрогатора. Впрочем, Горпах ни словом не попрекнул его, только очень подробно расспрашивал обо всех обстоятельствах, которые сопутствовали нападению тучи. В разговоре участвовал доктор Сакс, который высказал предположение, что Роган уцелел благодаря состоянию ступора, остолбенения, в которое он впал; в этом состоянии электрическая активность мозга угнетается, так что туча приняла его за обезвреженного, за одного из парализованных. Насчет Ярга нейрофизиолог думал, что тот спасся случайно, сразу выбежав из зоны атаки. А у Тернера, который почти до конца пытался защищать себя и других, стрелял из лазеров, держался именно так, как этого требовал его долг, мозг работал нормально, – и вот парадокс: именно это его погубило, ибо это привлекло к нему внимание тучи. Конечно, в человеческом смысле она была слепа, и человек представлял собой для нее лишь некий движущийся объект, чье присутствие выдают электрические потенциалы коры головного мозга.

Они втроем – Горпах, Роган и Сакс – обсуждали возможность защитить людей, вводя их в состояние «искусственного остолбенения» при помощи специального препарата. Но доктор сказал, что если б возникла необходимость немедленно применить «электрический камуфляж», то лекарство не успело бы вовремя подействовать, а посылать людей на работу в состоянии ступора опять же невозможно. В общем все эти выкладки не дали тогда практических результатов, и Роган подумал, что Горпах, должно быть, хочет снова вернуться к этому вопросу.

Роган стоял посреди каюты, вдвое большей, чем его собственная. В стены были вмонтированы непосредственная связь с рулевой рубкой и микрофоны внутренней сети, но не было заметно никаких других признаков того, что здесь годами жил командир корабля. Горпах сбросил плащ. Остался в брюках и рубашке-сетке; сквозь ее ячейки пробивались густые седые волосы, покрывавшие его широкую грудь. Он уселся вполоборота к Рогану, тяжело оперся руками о столик, на котором не было ничего, кроме книжечки в потертом кожаном переплете. Роган перевел глаза с этой незнакомой ему книги на командира – и словно впервые его увидел. Это был смертельно усталый человек, который даже не пытался скрыть, как дрожит его рука, поднятая ко лбу. Тут Роган понял, словно в озарении, что вообще не знает Горпаха, под руководством которого работает четвертый год. Никогда не приходило ему в голову задуматься, почему в каюте астрогатора нет ничего личного, ни одной из тех мелочей, иногда забавных, иногда наивных, которые берут с собой в космос как памятку о детстве или о доме. Сейчас ему показалось, что он понял, почему у Горпаха не было ничего, почему не висели на стенах каюты какие-нибудь фотографии близких, оставшихся там, на Земле. Он ни в чем таком не нуждался, он целиком был тут и Землю не считал своим домом. Но, может, он жалел об этом сейчас, впервые в жизни? Мощные плечи, шея, затылок не выдавали его старости. Старой была лишь кожа на кистях рук, грубая, неохотно морщившаяся на суставах; она белела, когда Горпах распрямлял пальцы и глядел на них как бы с равнодушным, усталым любопытством, словно замечая нечто, до сих пор ему чуждое. Рогану не хотелось смотреть на это. Но командир, слегка склонив голову набок, глянул ему в глаза и с какой-то почти застенчивой ухмылкой пробормотал:

– Пересолил я, а?

Рогана ошеломили не столько эти слова, сколько тон и все поведение астрогатора. Он не ответил. Молча стоял. А Горпах, потирая широкой ладонью волосатую грудь, добавил:

– Может, оно и лучше. – И еще через несколько секунд, с необычным для него прямодушием: – Я не знал, что делать…

Было в этом нечто потрясающее. Роган вроде и знал, что уже несколько дней астрогатор так же беспомощен, как все они, но тут понял, что по-настоящему не считался с этим, верил, что астрогатор видит на несколько ходов дальше, чем любой другой человек, – иначе быть не может. И вот внезапно сущность командира открылась перед ним как бы вдвойне, потому что он увидел оголенный торс Горпаха, это измученное, с дрожащими руками тело, существование которого раньше не доходило до его сознания, и одновременно услыхал слова, подтверждающие истинность его открытия.