Но куры в данном случае — это «внешнее оправдание», которого в квантовой гравитации так сильно не хватает. Неужели — впервые в истории физики — для успеха хватит одного лишь «внутреннего совершенства»? Или удастся найти какие-то способы «внутреннего оправдания», подобно измеримости. Есть над чем поразмышлять...

Если же поразмыслить над историей квантования гравитации, то можно заметить, что большая часть публикаций не возникла бы, если бы их авторы знали и всерьез восприняли анализ проблемы квантовой гравитации, проделанный Бронштейном. Тем самым, как минимум, удалось бы сберечь изрядное количество бумаги и человеко-дней.

Ну а мог ли сам Матвей Бронштейн ускорить появление теории квантовой гравитации, если бы российская история не погубила его в тридцатилетием возрасте? На такие вопросы, к сожалению, историк науки ответить не может. Может лишь предложить свой исторический талер тому, кто ответит.

Геннадий Горелик

Размышления после круглого юбилея

В прошлом году было скромно отмечено 100-летие советского физика Дмитрия Иваненко (1904-1994). Хотя он — единственный российский физик-теоретик в школьном курсе физики, внешкольная жизнь сделала других гораздо более знаменитыми. Согласно голосованию «Эха Москвы», в конкурсе, то бишь в рейтинге «Российский Ученый XX века» первое место — с большим отрывом — занял физик-теоретик, но другой — Лев Ландау. А имя Иваненко не назвал никто из голосовавших. Отсюда следует, что и внешкольная история науки не особенно влиятельна. Иначе бы от знаменитости Ландау перепало что-то и Иваненко, — за компанию или назло. Ведь когда-то, в двадцатые годы, Лев Ландау считал Дмитрия Иваненко самым близким другом, а двадцать лет спустя — самым презренным недругом.

Если речь идет о физике, историк науки, на всякое явление смотрящий с двух, а то и с трех сторон, должен уметь понять и школьника, и академика. Прихоти же мирской славы требуют какой-то иной квалификации. Я, во всяком случае, не могу объяснить, почему столь круглый юбилей Д. Иваненко отметили лишь в трех — и столь разных — органах массовой информации: в газете «Русский Вестник», на «Официальном web-сервере органов государственной власти Республики Саха (Якутия)» и в журнале Российской Академии наук «Природа».

Первые два охарактеризовали юбиляра кратко, но с разных сторон. «Русский Вестник» отметил, что уроженец Полтавы был «патриотом России» и главой «международно признанной школы теории гравитации и квантовой механики». А Якутское СМИ — что он был заслуженным профессором МГУ, что его семинар был «одним из мировых центров развития фундаментальной физики» и что «в учебники физики вошла предложенная им в 1932 году протонно-нейтронная модель ядра».

Откроем учебник и посмотрим глазами школьника на соответствующую — всего одну — фразу: «Сразу же после открытия нейтрона российский ученый Д. Д. Иваненко и немецкий физик В. Гейзенберг выдвинули гипотезу о протонно-нейтронном строении атомных ядер». И за это — мировая слава?! А где же еще в атоме, как не в ядре, мог поместиться уже открытый нейтрон?!

Покажи школьнику пожелтевшие исторические публикации Иваненко и Гейзенберга, так он, пожалуй, лишь укрепится в своем сомнении.

Вот письмо Иваненко в редакцию английского журнала «Nature» — двадцать строк и ни одной формулы. Вышеупомянутую модель не сразу распознаешь в двух вопросах: «Нельзя ли допустить, что нейтроны играют важную роль в структуре ядер, а ядерные электроны все упакованы в р-частицы или в нейтроны?» и «Насколько нейтроны можно рассматривать как элементарные частицы (подобно протонам или электронам)?» Он ничего не сказал, он лишь спросил, и ответить на его вопросы проще всего вопросом же: «Что это еще за «упакованные ядерные электроны»?..

А в обстоятельной статье Гейзенберга вместо загадочных электронов и осторожных вопросов — яркая новая идея о равенстве и братстве протона и нейтрона, на основе чего сделан шаг к выяснению природы внутриядерных сил, и выражено все надлежащим математическим языком. На этом фоне заметка Иваненко выглядит бледно. Да, 1ейзенберг помянул ее в своей статье, но поскольку статью направил в журнал всего неделю спустя после публикации заметки Иваненко, тут легче увидеть научную вежливость, чем преемственность.

И все же, изучая историю физики не по школьным учебникам и освоившись в том, что в 1932 году знали все и чего не знал еще никто, можно убедиться, что Д. Иваненко проявил и смелость и проницательность.

Суть этого и других достижений Д. Иваненко взялся объяснить академик С. Герштейн в журнале Академии наук. Эта обстоятельная статья наверняка понравилась бы юбиляру. Во-первых, потому что Иваненко, многократно пытавшийся стать членом Академии наук, так им и не стал. А во-вторых, академик Герштейн — ученик Ландау. Юбиляр, возможно счел бы это запоздалым восстановлением академической справедливости.

С исторической справедливостью дело, однако, сложнее.

Дмитрий Иваненко и Вернер Гейзенберг в 1932 году первыми предложили, что нейтроны входят в состав атомных ядер

Неэлементарная история из истории элементарных частиц Наука уже давно дело коллективное. Еще Ньютон видел дальше других лишь потому, что стоял на плечах предшественников. Однако до живого сотрудничества и тем более соавторства было еще далеко. Бойль и Мариотт жили в разных странах, а Гей и Люссак жили душа в душу в одном теле. Лишь в XX веке число научных работников возросло настолько, что работа плечом к плечу и чувство локтя (иногда острого) стали вполне обычны. Обычны, но не просты. Порой сложнее, чем взаимодействие нуклонов.

Независимость гипотезы Иваненко 1932 года несомненна, но все другие его достижения были получены в соавторстве и поэтому, наряду с физической сущностью, чреваты гуманитарным вопросом о механизме соавторства. Академик Герштейн быстро решил такой вопрос относительно работы Иваненко 1934 года о взаимодействии нейтронов и протонов в ядре:

«Мне приходилось слышать от старых сотрудников ФИАНа, что эта идея первоначально принадлежала И.Е. Тамму. Однако сам Игорь Евгеньевич пишет в своей статье: «Эта же идея, совершенно независимо, возникла у моего друга Д. Иваненко, с которым у меня с тех пор появилась возможность обсуждать этот вопрос», а Иваненко в своей статье ссылается на расчеты Тамма».

Для чистого физика-теоретика вопрос о независимости тут, действительно, может показаться исчерпанным. Однако для опытного историка советской физики такой ответ слишком теоретичен. А ответ, основанный на историческом опыте, кроме прочего, позволяет понять загадочный факт, отмеченный в конце статьи Герштейна: «Дмитрий Дмитриевич оказался изолированным от академической науки» из-за его ссоры «с большинством друзей молодости, в том числе с Таммом, Фоком и в особенности с Ландау, с которым они стали непримиримыми врагами».

Начну с того, что упомянутые статьи — это письма в редакцию британского журнала «Nature», помещенные на одной странице, одно за другим: сначала — письмо Тамма, затем — Иваненко. Удивительная синхронность и странная независимость. Если авторы писем совместно, дружески обсуждали идею, к которой пришли независимо, и одновременно прислали свои письма в редакцию, почему они не написали одно совместное письмо за двумя подписями? История теоретической физики других подобных случаев не знает.

А что об этом редком событии известно от самих его участников?

В 1982 году, к юбилею «50 лет современной ядерной физике», составитель одноименного сборника Д. Иваненко представил свою версию: