Болгарин вел своего пленника по главным улицам, как бы нарочно показывая его всем. Он собрал за своего пленника немало денег и присел пересчитывать их на крылечке дома. Капитан, почтительно стоявший около, решил, что может откупиться от него, хотя идти, собственно, было бы некуда, и, изловчившись, вытащил рукой из кармана брюк блестящий луидор. Ополченец медленно взял монету, попробовал на зуб, потом, размахнувшись как бы для удара, погрозил офицеру кулаком.

Капитан, ничего не понимая, в замешательстве потянул носом. Болгарин спрятал луидор и сказал по-русски:

- Не мне эти деньги, а задруге, тем, кто бить тебя пришел, понял?

Вскоре он привел офицера в штаб и, сдав его дежурному, с достоинством получил за пленника медный пятак в вознаграждение.

В это время уже подоспело подкрепление на бастион, саперы вновь возводили укрытия, а бежавшие зуавы приволокли с собой старика болгарина.

Пленного спешно увезли в Балаклаву и там в белом домике, обвитом виноградными лозами, старика допрашивал турецкий офицер, оказавшийся старым его знакомцем Адольфусом Слэдом.

- Как звать? - спросил Слэд.

- Узнаете, господин офицер? Богов. В Варне виделись,

- Бежал и предался русским? Знаешь, что ждет тебя?

- Предались вы, господин офицер, давно, а может быть, продались, простите...

- Говорливый! - сдерживая себя, заметил Слэд. - Два раза не казнят, а ты уже дважды смерть заслужил. Я же все с тобой добр. Отчего бы, как думаешь?

- Не знаю. Может быть, услуги какой ждете?

- Услуги? - побледнел от гнева Слэд. - У тебя ли нам услуги просить?

- Да ведь просили...

- Тогда верили тебе, теперь не верим. Но хуже будет, Богов, если предадим тебя турецким властям. Хочешь ли этого? Ты подданный султана, тебя султан будет судить.

Богов молчал. Измученное лицо его светилось умом и волей. В последний свой час он был находчив, дерзок, и в самой дерзости его проступало торжество победителя, человека, яснее чем когда-либо чувствующего жизненную свою правоту.

Слэд, как бы давая ему собраться с мыслями, не торопил.

- Думаешь, русские победят? - спросил Слэд. - Так ли много моряков в Севастополе? Новые армии разве подходят к городу?

- Вчера подошли, господин офицер, - словно поддаваясь на его хитрость, сообщил Богов. - А матросов одних до ста тысяч!

- Может быть, двести? - понял его уловку Слэд.

- Двухсот нет, а до ста будет! - простодушно подтвердил старик.

- Вместе с пришлыми, что ли?

- Вместе с ними!

О том, какими силами располагает севастопольский гарнизон, в штабе союзников говорили разное. Осторожный сэр Раглан скорее склонен был преувеличивать силы русских. Но не это интересовало сейчас Слэда. От Богова он хотел узнать о полках ополченцев, о том, подходят ли войска к Меншикову из России. Старик вдруг сказал с радостной уверенностью, впервые не таясь перед ним:

- Россию не победишь, господин офицер!

- Что ж она очень велика, по-твоему?

- Затянет в себя, потопит! Россия славянам мать. Россия правду свою на будущее бережет, силу свою...

И Слэд понял, что старик в последний свой час хочет говорить о России и ждет от него самых страшных испытаний себе, чтобы перенести их, по-своему восславить Россию. Это чувство веры в русских людей, переполнявшее старика и облегчавшее ему смерть, было так велико, что Слэд смешался и не нашел что ответить. Помедлив, он сказал:

- Непобедимая, значит, страна? Священная земля? Троя? Экий троянский воин. Слышал я, прозывают Севастополь русской Троей, в газетах, в речах... А тебе-то что? Крестьянину, землепашцу? Тебе-то что? - повторил он с недоумением и гневом.

- Я русский! - тихо произнес старик.

- Ты болгарин, турецкий подданный! - повысил голос Слэд.

- Русский я, хоть и болгарин!..

Слэд безнадежно взмахнул рукой и тут же подписал приговор.

Ночью старика Богова застрелил всадник, спешивший из Балаклавы к передовым французским частям. Он вез сообщение находившемуся там Пелисье о казни нескольких изменников, перебежавших к русским, из них... Богова. Сообщение было написано, но старик оставался жив. Передавая пакет, дежурный офицер сказал: - Не кончите ли, кстати, со стариком?..

Англичанин-офицер вывел Богова к морю и, велев войти в воду, выстрелил в него из пистолета, потом вскочил на коня и поскакал. Издали доносился гул канонады, и последнее, что слышал Богов, было залпом севастопольских бастионов, мешавших союзникам строить свои укрепления. Так во всяком случае хотелось думать Богову.

О смерти Богова болгары узнали первыми. Кто-то из греков, живущих в Балаклаве, переслал с перебежчиком письмо. "Старик убит как изменник туркам, изменник "Союзу трех государств". Никому не приходит в голову, что иначе он был бы изменником России", - писал грек.

Болгары на могиле своих воинов, убитых при защите бастиона, поставили большой крест с надписью: "Петро Богов и его товарищи". "Богова ведь нет с ними", - говорили, удивляясь, моряки, и ополченцы-болгары отвечали: "Его нет нигде, его нет и в море, но он был здесь, на бастионе, и он умер за бастион,- зачем же его лишать нашей памяти?"

15

Нахимов, пошатываясь от усталости, вошел в дом офицерского собрания, где ждали его адмиралы, и сказал:

- За ночь Севастополь расширил позиции и встретился под землей с французами. От какого бедствия уберег бог! Что готовили нам господа французы! Поистине, надо сказать теперь: дело не за людьми, всякий может убедиться, каков стал ныне русский человек, - дело за нами, за военными инженерами и артиллеристами!

Было раннее утро. В окнах, замутненных рассветом, еще отражался зыбкий отблеск свечей. Тяжелые медные пятисвечники громоздко высились на покрытом зеленым сукном столе. Белые, ветром полные паруса кораблей выступали со стен на картинах. Портрет Лазарева, как бы держа счет времени, успокаивающе висел в зале.

- Прошу господина Ухтомского сообщить о готовности новых укреплений и смежных меж ними ходов. Длительность осады, к коей готовы, безмерно ослабляет противника и открывает простор защите, - сказал Нахимов.

- Простор? - с сомнением переспросил Молер.

- Так точно, ваше превосходительство! Никто не потеснен из генералов ни местом на берегу, ни, кажется, за этим столом.

Молер нахмурился. Молодой Ухтомский перехватил обидчивый его взгляд.

В час, когда Нахимов, выйдя на площадь, вскочил на коня, вражеские батареи, как бы в отместку за ночное поражение, сосредоточили огонь на Малахове.

Нахимов прискакал на бастион и, бросив поводья матросу, зашагал вдоль бруствера, к офицерам. Ядра и пули разбивали мешки с песком, с треском вонзались в бревна укрытий.

- Присутствием своим вы показываете недоверие к подчиненным, - шепнул, собравшись с духом, один из офицеров-артиллеристов.

- Напротив, сударь, - уважение! - быстро ответил адмирал.

Он провел здесь остаток утра. Примостившись на скамеечке под навесом, составлял план вылазки кораблей в море. Жизнь шла своим чередом. Корабли, не ставшие батареями, не должны бездействовать. Начальствуя теперь над двумя сторонами города, он, больше чем раньше, отвечал и за провиантские запасы и за распределение работ в городе. Титов неслышно следил, как читал он донесения интендантов.

- Неужели не собьем сегодня голос у англичан? - сказал он недовольно Титову, замечая, что огонь противника не слабеет, и вышел с адъютантом из прикрытия с заблестевшей на солнце подзорной трубой в руке.

- Ваше превосходительство! - успел только с мольбой в голосе шепнуть ему адъютант, тут же замечая тревожные, обращенные на адмирала взгляды офицеров. - Ваше превосходительство...

- Что вы опять? - сказал недовольно Нахимов и тут же упал, сраженный штуцерной пулей в висок. Подзорная труба звякнула.

К нему бросились матросы, и, поднятый на носилки, теряя сознание, он уже не мог знать, что враг снова лютует и на Малахов во главе со Слэдом, сошедшим с корабля, идут турки, третий раз за день. Не мог знать, что, вынужденный к этому насмешками капудан-паши, вел командир "Таифа" на приступ лучших своих стрелков, и они, подолгу отлеживаясь в воронках, ползли вперед. А навстречу им, по-пластунски прижимаясь к жаркой земле, еще ниже и хитрее, вытягивались цепью моряки, и вел их знакомый адмиралу унтер, который, подобно тысячам Севастопольцев, готов отказаться от жизни и всего земного счастья, лишь бы сохранить Павла Степановича.