По лбу у Кино текла теплая струйка крови.

– Кино! Кино! – со страхом в голосе звала Хуана.

Безразличие овладело им так же внезапно, как до того ярость.

– Все хорошо, – сказал Кино. – Он сбежал.

Кино ощупью вернулся на циновку. Хуана уже хлопотала у очага. Она нашла уголек, накрошила сверху кукурузных листьев и раздула огонь. Хижину осветил неверный свет. Из потайного места Хуана достала огарок освященной свечи, зажгла его от огня и поставила на камень рядом с очагом. Работала она быстро, что-то напевая себе под нос. Хуана обмакнула угол шали в воду и вытерла кровь со лба у Кино.

– Это ничего, – сказал он, но взгляд и голос у него сделались жесткими и холодными, а внутри закипала угрюмая ненависть.

Губы у Хуаны были плотно сжаты. Нараставшее внутри напряжение наконец выплеснулось наружу, и она хрипло воскликнула:

– Эта жемчужина словно грех! В ней скрыто зло. Она нас погубит.

Голос Хуаны сорвался на крик.

– Избавься от нее, Кино! Давай разотрем ее между двух камней, зароем и забудем куда, выбросим обратно в море. Эта жемчужина принесла с собой зло. Кино, муж мой, она нас погубит!

Губы Хуаны дрожали, глаза полнились страхом.

Но лицо Кино было неподвижно, а ум и воля неколебимы.

– Для нас это единственная надежда, – ответил он. – Наш сын должен ходить в школу – должен вырваться из того сосуда, в котором мы заточены.

– Эта жемчужина всех нас погубит! – отчаянно повторила Хуана. – Даже нашего сына.

– Молчи, – сказал Кино. – Не надо больше слов. Утром мы продадим жемчужину, и все плохое уйдет – останется только хорошее. А теперь молчи, жена.

Темные глаза Кино мрачно уставились в огонь. Вдруг он заметил, что все еще держит в руке нож. На стали темнела узкая полоска крови. Кино хотел было вытереть лезвие о штаны, но вместо этого вонзил нож в землю и так очистил его.

Вдали запели петухи. Воздух переменился: близился рассвет. Утренний ветер покрыл рябью гладь речного устья, зашелестел в кронах мангровых деревьев. Все быстрее и быстрее бились о берег легкие волны. Кино поднял циновку, откопал жемчужину и положил ее перед собой.

В тусклом свете свечи жемчужина мерцала и подмигивала. Красота ее одурманивала мозг. Как прекрасна она была, как изысканна! От нее исходила особая музыка – музыка радости и надежды, залог безмятежного будущего, безопасности и комфорта. Теплое сияние жемчужины сулило подарить микстуру от всех болезней и защиту от любых обид. Оно не позволит голоду переступить порог их дома. Лицо Кино смягчилось, глаза потеплели. В туманной глубине жемчужины отражался огонек освещенной свечи, а в ушах у Кино снова звучала чарующая музыка морского дна, мелодия рассеянного зеленого света. Хуана украдкой взглянула на мужа и увидела, что он улыбается. А так как они в каком-то смысле были одним целым, одним устремлением, она тоже улыбнулась.

Этот день они начали с надеждой.

Удивительно, как маленький город узнает обо всем, что происходит с ним и с каждой его единицей. Если мужчина или женщина, ребенок или младенец ведет себя привычным образом, не ломает возведенных стен, ни с кем не ссорится, не занимается нововведениями, не болеет и ничем не нарушает душевного спокойствия и размеренного течения городской жизни, то о нем можно забыть и никогда больше не вспоминать. Но если хотя бы один человек выходит за рамки знакомого и проверенного, нервы жителей начинают звенеть от возбуждения, а по нервным волокнам города передается сигнал. Каждая единица оповещает целое.

С самого утра весь Ла-Пас уже знал, что сегодня Кино идет продавать жемчужину. Знали ловцы жемчуга в плетеных хижинах и владельцы китайских лавок, знали церковные служки, которые только о том и шептались. Новость просочилась даже в женский монастырь. О ней судачили нищие с паперти, готовясь собрать десятину с первых плодов удачи. О ней прослышали взбудораженные мальчишки, а главное – скупщики жемчуга. Когда настал день, каждый скупщик уже сидел у себя в конторе наедине с маленьким, обтянутым черным бархатом подносом и рассеянно катал по нему жемчужины, обдумывая свою роль в общем замысле.

Считалось, что скупщики действуют самостоятельно и соревнуются друг с другом за приносимый ловцами жемчуг. Когда-то так и было. Но метод оказался слишком убыточным: порой, торгуясь за первосортную жемчужину, скупщики увлекались и предлагали ловцу чересчур высокую цену – непростительное расточительство! Теперь остался только один скупщик со множеством посредников, и каждый из них, сидя в своей конторе в ожидании Кино, точно знал, какую цену предложит, насколько ее поднимет и что за тактику будет использовать. Хотя посредники прекрасно понимали, что не получат ничего сверх обычного жалованья, их охватил азарт, потому что охота – дело азартное, и если твоя задача – сбить цену, то изволь получать радость и удовлетворение от того, чтобы сбить ее как можно ниже. Каждый человек в мире делает все, на что способен, и никак не меньше, пусть сам он иного мнения. Даже не получая ничего – ни награды, ни похвалы, ни повышения по службе, – скупщик жемчуга всегда остается скупщиком, а лучший и счастливейший скупщик – это тот, кто покупает по самой низкой цене.

Солнце в то утро встало желтое и горячее. Оно вытягивало влагу из речного устья и залива и развешивало над водой мерцающие вуали, так что воздух колебался, а предметы казались зыбкими и нереальными. К северу от города висел мираж – призрак горы, до которой было больше двухсот миль пути. Склоны горы поросли соснами, а выше вздымалась голая каменная вершина.

В это утро каноэ остались лежать на берегу. Ловцы не отправились в море за жемчугом: Кино собирался в город продавать великую жемчужину, а значит, будет на что посмотреть.

За завтраком соседи Кино долго обсуждали, как бы поступили, если бы это им посчастливилось найти жемчужину. Один сказал, что поднес бы ее в дар его святейшеству Папе Римскому. Другой распорядился бы тысячу лет служить заупокойные мессы по всей своей семье. Третий раздал бы деньги беднякам Ла-Паса. А четвертый принялся подсчитывать, сколько добрых дел можно было бы совершить, сколько милостыни раздать, сколько пенсий назначить и людей спасти, будь только у него деньги. Все надеялись, что внезапное обогащение не вскружит Кино голову, не сделает из него толстосума, не привьет ему ядовитые побеги жадности, ненависти и равнодушия, ведь Кино – человек замечательный и всеми любимый. Не дай Бог жемчужина его погубит!

– А его добродетельная жена Хуана? – говорили соседи. – А чудный малыш Койотито и другие детишки, которые скоро пойдут? Какая жалость, если жемчужина всех их погубит!

Кино с Хуаной сегодняшний день казался величайшим в жизни, сравнимым разве что с тем днем, когда родился Койотито. От него станут отсчитываться все остальные, и они будут говорить: «Это случилось за два года до того, как мы продали жемчужину» – или: «Это произошло через полтора месяца после продажи жемчужины». Хуана, все тщательно взвесив, махнула рукой на осторожность и нарядила Койотито в костюмчик, который берегла на крестины. Сама она надела свою свадебную юбку с рубашкой, а волосы расчесала, заплела в две косы и перевязала концы красными лентами. Солнце успело проделать четверть пути до полудня, пока они собирались. Белая поношенная одежда Кино была, по крайней мере, тщательно выстирана. В любом случае это последний день, когда он ходит в лохмотьях. Завтра, а может быть, даже сегодня вечером у него появится новый костюм.

Соседи, следившие за дверью Кино сквозь плетеные стены собственных хижин, тоже собрались и готовились тронуться в путь. Они нисколько не скрывали, что хотят присоединиться к Кино с Хуаной. Это казалось им в порядке вещей, тем более в такой исторический момент. Только сумасшедший не пожелал бы при нем поприсутствовать. Не пойти было бы просто не по-дружески.

Хуана аккуратно накинула на голову шаль, пропустила одну половину под правым локтем, а конец взяла в руку, так что получился маленький гамачок. В него она усадила Койотито, чтобы он смог все увидеть, а может быть, даже запомнить. Кино нахлобучил широкополую соломенную шляпу и проверил рукой, правильно ли надета: не сдвинута на затылок и не заломлена набекрень, как у легкомысленного, безответственного, холостого юнца, но и не сидит точно на макушке, словно у старика, а слегка сдвинута на лоб, дабы показать, что владелец ее – мужчина зрелый, серьезный и решительный. Очень многое можно сказать о человеке по тому, как он носит шляпу. Кино сунул ноги в сандалии, натянул ремешки на пятки. Жемчужину он завернул в старый кусок мягкой оленьей кожи и спрятал в маленький кожаный мешочек, а мешочек положил в карман рубашки. Одеяло свернул ровной узкой полоской и повязал через левое плечо. Пора было трогаться в путь.