Они осмотрели всю вершину, заглянули под каждый камешек, обшарили каждый кустик – нет, ничего. Плюнув, решили набрать с собой птичьих яиц – все хоть не зря лезли.

– Ты подержи меня за ноги, – подойдя к отвесному краю скалы, попросил Хельги. Далеко внизу с грохотом разбивались о камни волны. Этот край скалы выходил в открытое море, малыш Снорри как-то хвастал, что в хорошую погоду видел отсюда берега Англии, правда, никто ему не верил. Хельги вот, ничего не видел, как ни старался, одно море, ярко-синее, бескрайнее, в пенных бурунчиках волн.

– Держи крепче, Сельма! Кажется, там было много гнезд… Тяни! Скорее тяни!

В голосе Хельги было что-то такое, отчего девушка мгновенно напряглась.

– Что? Что случилось? – набросилась она с вопросами, едва вытянув парня.

– Я знаю, зачем сюда приплывал Ирландец. – Нехорошо улыбнулся Хельги.

– Зачем же?

– Там, внизу, на отвесе скалы – сверкающая на солнце слюда.

– И что же?

– Слюда выложена руной «Сиг».

– «Сиг»… Сигурд?

Хельги кивнул:

– А рядом с руной – стрелка. И указывает она в море, точнехонько туда, где только и можно пройти в фьорд крупному кораблю.

– Тайный знак! – ахнула Сельма. – Но кому?

– Люди говорят, в море видели чужие драккары. Может, это корабли Хастейна Спесивца.

Озадаченные, молодые люди быстро спустились вниз со скалы и, отвязав лодку, быстро поплыли прочь, туда, где выступал лесистый берег Снольди-Хольма. Хельги не довез Сельму до самого дома, да та и сама этого не хотела – блюла девичью честь, опасаясь досужих разговоров. Высадилась чуть раньше, в лесу. Махнула рукой на прощание и исчезла в густых зарослях. А Хельги, помахав в ответ, отправился в обратный путь, задумчиво глядя перед собой. Ласковые волны фьорда легко несли судно на своих синих спинах, дул легкий ветерок и было слышно, как на берегу, в ивняке, пели птицы. Кружась, все так же кричали чайки, отдыхая на пенных гребнях волн, а особо наглые воровали из лодки так и не прикрытую рогожей рыбу. Где-то на западе собиралась низко над морем хмурая дымка. Хельги не замечал ничего: думал. Что или кто заставил Ирландца предать своих новых родичей? Ведь ему и так неплохо жилось в усадьбе Сигурда-ярла. А может, это вовсе не Ирландец выложил знаки на острове, и напрасно обвинять его во всем? Вернее, так: не напрасно, а преждевременно. Сначала надо за ним последить, по мере возможности. Тайно, чтобы никто пока ни о чем не догадывался. А уж потом, получив достаточные доказательства, действовать. Да, именно так и следует поступить.

Хельги улыбнулся и вдруг испуганно оглянулся, ощутив в глубине мозга знакомый холод. Только вот барабаны на этот раз не били, и не скрежетало ничего, но… Но Хельги так никогда раньше не рассуждал! Никогда! Еще год назад, в подобном случае, он просто убил бы Ирландца, не говоря худого слова: виноват – значит, поделом, а не виноват, так и пес с ним. Но сейчас… Словно бы кто-то все решал за него, Хельги… И тот случай со Снорри… И тогда, когда он осмелился поцеловать Сельму… О, боги…

Ветер утих. Вздохнув, сын Сигурда-ярла спустил ненужный парус и приналег на весла.

Конхобар Ирландец, привязав лодку у причала, явился в усадьбу и, отправив выгрузить улов попавшегося на глаза Навозника, взяв лошадь, выехал за ворота. Сказал, что поедет проверить скот на горных лугах. Каменистая дорога вилась между кустами жимолости и дрока, пересекала ясеневую рощу и мостик через Радужный ручей, сразу за мостиком сворачивая к горным отрогам, где и находились верхние пастбища Сигурда-ярла. Не особенно оглядываясь – знал: вокруг было пустынно – Ирландец, пришпорив коня, проскочил поворот и выехал на старую дорогу, что вела к лесному урочищу, к тому самому, где около года назад были принесены первые жертвы Крому Кройху – кровавому кельтскому богу. Принесены Форгайлом Козлом, Черным друидом Теней Мертвых, ныне обретающимся в теле огромного волка. Два раза в месяц в условленный час – днем, чтобы быть вне подозрений – являлся Конхобар на то самое место, где были закопаны в землю два жертвенных кувшина и обезглавленные трупы жертв. Являлся для встречи с Волком, сиречь – Черным друидом Форгайлом. Узколицый Конхобар и раньше-то побаивался старшего жреца, а уж после того, как тот стал оборотнем-волкодлаком, – и подавно. Эх, если б не Форгайл! Ведь совсем неплохо жилось Конхобару в доме Сигурда, старого и больного ярла. Почти все дела в усадьбе решал он – естественно, с соизволения своей любовницы, хозяйки Гудрун – и эта власть, власть над рабами и слугами, стала для Конхобара уже привычной и такой сладостной и необходимой. А кем он был в Ирландии? Никому ненужным младшим жрецом давно почти никем не почитаемых богов, униженным и презираемым. Конхобар настолько явственно ощущал свое убогое положение – особенно после смерти отца, бывшего отнюдь не последним среди друидов – что сразу же откликнулся на зов Форгайла, предложившего не больше не меньше, как восстановить прежнюю кровавую веру в новой стране, где нет еще сильных богов. Такой страной должна была стать Гардарика, о которой Конхобар имел лишь самые смутные представления со слов викингов. И самым могучим конунгом в Гардарике должен был со временем стать Хельги, сын Сигурда. О том, что именно в его тело мечтал переселиться Форгайл, старался никогда не забывать Конхобар, вот, правда, сегодня чуть не забыл, когда змееныш так некстати встретился у него на пути с острова, где Ирландец, принеся очередную жертву богам, выложил условный знак для знаменитого разбойника Хастейна Спесивца, когда-то помогавшего друидам справиться с Магн. О знаке том они с Хайстейном условились незадолго до того, как друиды вынуждены были бежать из Ирландии на кнорре Сигурда-ярла. Теперь настала пора выполнять обещание, что Конхобар, надо признать, делал совсем неохотно, но все-таки делал, опасаясь возможной мести Спесивца. По той же причине он поддерживал и Форгайла. Впрочем, если уж зашла речь о трусости младшего жреца, то надо отметить, что дело-то было не столько, вернее, не только, в ней. Все свою жизнь Конхобар Ирландец мечтал жить богатым и сильным. Ярл, эрл, князь, тан, ард – без разницы, как называться. Лишь бы властвовать, лишь бы видеть униженно согбенные спины, купаясь в льстивых речах и угодливых взглядах. В этом смысле кое-что давала ему Гудрун, назначив управителем усадьбы, и Конхобар мог бы быть вполне довольным, если б не знал – а он был далеко не глуп и, как никто другой, умел чувствовать свою выгоду – что для всех здесь, включая самого распоследнего раба, он навсегда останется презираемым чужаком, недавно принятым в род и если и пользующимся кое-какими привилегиями, так только с соизволения истинной хозяйки усадьбы. А расположение женщины, известно дело – вещь ненадежная, сегодня она любит, завтра возненавидит, и никакой логикой это необъяснимо. Чувствовал, остро чувствовал Конхобар Ирландец всю шаткость своего положения в усадьбе Сигурда-ярла, хотя сам Сигурд относился к нему вполне доброжелательно, не догадываясь о любовной связи Ирландца с Гудрун… А, может, и догадывался, да только глубоко наплевать ему было на Гудрун, давно надоевшую хуже сгнившей селедки. Давно уже не делил старый ярл ложе со старшей женой, утешался наложницами, от которых вполне мог бы иметь еще детей, ежели б не та же Гудрун, знавшая толк в особых травах, периодически опаивая наложниц, чтоб не понесли – незачем плодить будущих конкурентов. Сигурд, скорее всего, прогнал бы Гудрун, развелся бы, ведь проще некуда – всего и надо-то объявить о разводе в присутствии нескольких послухов – да, видно, не хотел бильрестский ярл связываться с людской молвой на старости лет, пойдут ведь после развода самые разные слухи по всей земле Норд Вегр – «Северному Пути» – от Халогаланда и Трендалага на севере до Вика на западе и юге. О таком положении Гудрун хорошо был осведомлен Ирландец. Знал и другое – сколько еще имеется претендентов на усадьбу, начиная с Хельги и заканчивая тем же Хастейном Спесивцем. Потому особую политику вел, не храня птичьи яйца в одной корзине. Да, не был Конхобар храбрецом, но и дураком – точно не был. Знал: не сегодня-завтра призовет Один старого Сигурда. Останется хозяйкой усадьбы Гудрун? Замечательно, и он при ней, а, если повезет, так еще и официальным мужем станет. Налетит, откуда ни возьмись, Хастейн со своей разбойничьей вольницей? И тут Конхобар свой кусок урвет, и не самый малый – еще бы, кто Спесивцу фарватер указывал? Станет хозяином усадьбы этот мальчишка Хельги? Вот это не очень хорошо, но ничего, что-нибудь придумать можно. Сбудутся все желания Черного друида, и душа его, вселившись в тело Хельги Сигурдассона, начнет свое черное дело? Мгм… Чем дальше, тем меньше нравилась эта затея Конхобару. И чего ему делать в далекой Гардарике, когда и тут вроде бы неплохо? Исчез бы этот друид Форгайл навсегда – вот было бы хорошо, уж с остальными-то как-нибудь разобрался бы. Исчез бы… Конхобар опасливо оглянулся по сторонам и сразу же увидел Волка. Огромный, темно-серый, с желтоватой полосой по всему хребту до кончика хвоста, волкодлак сидел подле кривой сосны, скалил ужасную пасть и прямо-таки прожигал младшего жреца черными пронзительными глазами. Неужели прочел мысли? Ирландец поежился и тут же упал на колени: