Описание не оставляет поводов для сомнений, от какой именно «зачарованности» умирали сельские жители. К тому же мы знаем, что как раз в указанном 1785 году по Украине (и одновременно по Европе) действительно прокатилась большая эпидемия эрготизма. Некоторым врачам причина заболевания стала понятна и тогда. Упомянутая «загадочная болезнь» в 1785–1786 гг. охватила также Овидиополь и Хаджибей (Одессу) и была описана штаб-лекарем Остерского уезда Киевского наместничества Яковом Стефановичем-Донцовым. Лекарь представил в 1786 году в медицинскую коллегию сочинение «Примечание о неслыханных и редко бываемых болезнях от употребления неспелого с рожками хлеба», в котором вновь (исследования Шобера были к тому времени давно забыты, гангренозная форма в России проявлялась реже, а злая корча воспринималась как другая болезнь) правильно определил этиологию заболевания. Но коллегия поначалу отнеслась к выводам лекаря об отравлении спорыньей недоверчиво (хотя на рожки указывали и другие полковые лекари). Лишь в 1797 году дополненный вариант работы под названием «Описание о перемежающихся корчах в Малой России 1785 и 1786 годов бывших, от которых члены почернев отпадают» был напечатан, а Стефановичу-Донцову присуждена степень доктора медицины[108].

Здесь уже видно, что крестьяне (защищая спорынью или уже просто путая) стали приписывать ведьмам поражение поля другими вредителями: «черненькая жнива», «спаленные колосья» — это, очевидно, головня. И вот она, действительно, губит урожай. То есть, как и ведьмы — отнимает от урожая спорынью.

Мор и пропажу молока у коров Афанасьев называет «многозначительным сближением» не потому, что он догадывался о реальной причине: молоко у коров пропадало от той же спорыньи, производные алкалоидов которой тормозят секрецию гормона пролактина, нарушая лактацию. Но первые диссертации на тему влияния спорыньи на лактацию появятся в России только двумя десятилетиями позже, да и саму спорынью Афанасьев понимал не буквально. Поэтому ему пришлось в другой книге фантазировать, притягивая за уши очередные «ягели»: «Сопоставленiе рядомъ отнятiя у коровъ молока, а у хлѣба спорыньи звучитъ, какъ отголосокъ глубокой старины, которая подъ молокомъ разумѣла плодородящiе дожди»[111]. А в «завивании венков» из колосьев можно увидеть обычное проявление симпатической (гомеопатической) народной магии. Если закруток (спорыньи) в поле нет, то их можно призвать магически, то есть подобием. И заблаговременно защитить от закруток «злых» колдунов. Или наоборот — в разных областях крестьяне могли иметь противоположенное объяснение ритуала. Где-то могли и от спорыньи защищаться таким магическим образом (там, где понимали ее вред). В других же местах «закрутки» (не непосредственно спорынья, а «колдовская закрутка», «завиток», залом) стали считаться действиями «злых» ведьм и колдунов, которые таким образом хотят лишить урожай спорыньи. Поэтому магическим противодействие этим «закруткам» будет, соответственно, их «раскрутка» или «развод». Такой «залом или закрут хлеба на корню» Владимир Даль считал обычным суеверием о злом знахаре:

Даль обращает внимание на то, что «эту штуку злого знахаря, делаемую из мести, не должно смешивать с заломом травы, для заговора червей» (нет, вышеописанная двига здесь ни при чем). Залом жита — это та же «закрутка» (только колосья еще и сломаны), но это слово не имеет двойного значения (в отличие от спорыньи, завитки, закрутки). Если речь идет о заломе, то именно о колдовском, как в 1666 году, когда мельник подал в суд «на какую-то Арину, что она якобы „умѣла зъ своего знахарства жита заламоваты“, и называлъ ее вѣдьмою»[113]. В некоторых областях залом стал считаться сильнее «закрутки».

С закрутками также связан ряд ритуалов с куклами (изначально — просто другое название магической закрутки в некоторых областях: «То же колдовство, въ орлов., называется куклы: это тоже колосья ржи или овса, особеннымъ образомъ завязанные съ лѣвой руки на правую; они дѣлаются колдунами на чью-нибудь голову, или на чей-нибудь скотъ или хлѣбъ: кто сниметъ куклу, тотъ будто бы умретъ»[114]). В Псковской губернии из спорышей делали куклу-спорынью. Из них же сплетали «бороду», посвященную святым Косме и Дамиану (скорее все же случайное совпадение со святыми, и без того связанными со спорыньей[115]). Завивание бород отразилось в жнивных песнях:

Спорыш здесь обычно трактуется фольклористами как «сдвоенный колос» — спорынью попытались нагрузить третьим значением. То ли исследователи сильно оторвались от народа, то ли народ и в самом деле уже забыл, для чего сажали в поле спорынью, и создал карго-ритуал, но известный этнограф Зеленин так и записал: «Как правило, к высеваемым семенам добавляют в магических целях „особое“ зерно… Далее добавляют зерна так называемого спорыша (иначе — спорынья, житная матка), то есть стеблей ржи или пшеницы с двумя или с большим количеством колосьев»[117]. Однако можно предположить, что «сдвоенный колос» означал колос «сдвоенной природы» — колос со спорыньей. Дело в том, что на Урале и в Украине уже давно понимали: спорынья по своей природе чужеродна ржи. Поэтому рожки спорыньи называли «кукушками», что можно увидеть в любой энциклопедии XIX века[118]. А это к тому же дает нам повод присмотреться более внимательно и к другому обряду, с вышеописанными, по мнению фольклористов, не связанным — похоронам кукушки. Обряд сопровождался похоронным шествием, оплакиванием кукушки. «Кукушка» — это антропоморфная ритуальная кукла (закрутка) из растительного материала. Согласно брянскому фольклору, хоронили ее во ржи: «прячем кукушечку, заносим в рожь и прячем ее там, закапываем»[119]. Чем этот ритуал мог быть изначально, до того как его смысл был утерян за давностью лет?