– Крестили всех по обычаю – в реке, – рассказывал Улад. – Мужей – выше моста, жен – ниже. А потом повели глядеть, как идолов рубить будут. Ох и кричали они, ох и плакали! А Добрыня им: «Какую пользу вы от богов сих чаете, ежели они сами себя оборонить не могут?» И тут наш Перун себя показал: упасть упал, да так, что троих отроков Путятиных придавил. А Перун тот не из дерева был, а из дикого камня вытесан. Так что одного – сразу насмерть, а двоих покалечило сильно. А говорили же Путяте: дай нам, варягам, с Молниеруким обойтись. Мы б его с вежеством уложили. А вы, поляне, со своими управляйтесь. – Улад хмыкнул. – Так Добрыня в ответ: нет более ни полян, ни варягов. Есть княжья русь да Единый Бог Иисус Христос. Ну коли так, то и удивляться нечего, что последнюю жертву Молниерукий сам взял. Разбить его полянские так и не сумели, и когда вниз, к реке волокли, Молниерукий оружье каменное отбросил, да так, что оно великий мост проломило и в воду кануло.

– Знаменье, – пробормотал Кулиба. – Не быть, значит, миру меж двумя новгородскими берегами. Будут теперь на сём мосту извечно биться во славу Перунову.

Илья поглядел на батю. Князь-воевода усмехался, но как-то невесело. Неужто Перуна жаль? Может быть. Батюшка ведь тоже варяг, хоть и христианин.

– А потом люди Добрыни по слову епископа по домам пошли, – продолжал сказ Улад. – Искали тех, кто Святого Крещения избежал, брали и гнали к реке, Иоаким со священством их ждал и к Истинной Вере приводил.

Илья увидел, как князь-воевода недобро хмурится, и не удержался, спросил:

– Батюшка, что не так?

– Нельзя к Богу силой вести, – проворчал Сергей Иванович. – Новгород и раньше нам другом не был, а теперь врагом станет.

– Да куда им против руси! – не согласился Улад. – Мы их били всегда и еще побьем, если хвост напружат!

– Да ну? – Сергей Иванович приподнял бровь – А ты не забыл, часом, откуда в Киев Владимир пришел?

– Так то Владимир! А то…

– Не спорь! – рыкнул на сотника Кулиба. – Князь тебя старше вдвое, а умнее вдесятеро! Думаешь, батько, беду на нас Путята с Добрыней накликали? Владимир ведь тоже народ киевский собственной волей крестил.

– Может, и обойдется, – вздохнул Сергей Иванович. – Владимир великое дело сотворил. Может, по-другому и нельзя было народ наш крестить, да только Владимир город не жег и кровь не проливал, как Путята с Добрыней. Эх! Надо было ему не Добрыню, а Сигурда послать. А то и самому пойти. Тогда б новгородские противиться не рискнули. И родня Добрынина жива была.

«Хотя вряд ли он сильно опечалился, – подумал Сергей Иванович. – У княжьего дяди таких жен – по числу имений. А имения у него, считай, в каждом большом городе».

Другое хуже: Новгород и раньше с Киевом враждовал, а теперь киевлян там вообще возненавидят. Надолго. И любую смуту поддержат, если она – против Киева. И против Владимира.

Но вслух он другое сказал:

– Кто знает, для чего нам Бог беды шлет: для того, чтоб от больших бед удержать, или – для нашей крепости испытания?

Илья так и замер, не донеся кусок до рта. Батя вроде бы просто так сказал, для всех, а показалось – лично ему.

– А тебя, князь-воевода, Путята ой не любит! – продолжал между тем Улад. – Добрыне жаловался, тебя хулил: мол, всю торговлю княжью под себя забрал, никто мимо тебя ни на восход, ни на заход не ходит.

– А что Добрыня? – усмехнулся Сергей Иванович.

– Велел Путяте в чужие лари нос не совать.

Сергей Иванович кивнул. Все правильно. Изрядная доля княжеских товаров идет через торговый дом «Духарев и его родня». Но – выгодно. Товары Сергей Иванович берет по хорошей цене. Немногим ниже, чем дали бы за них на подворье монастыря Святого Маманта, где по договору русам было положено жить и торговать. Получить все сразу, сполна и без малейшего риска. Чем плохо? А что сам Сергей Иванович, как спафарий имперский, на которого торговые ограничения не распространяются, продаст меха, воск и прочие ценности куда дороже, чем купил… Ну так это его право.

Но вслух ничего этого князь-воевода Моровский не сказал. Была ведь и другая правда.

– Путята на наш род давно зуб точит, – произнес он. – Напасть боится, так исподтишка куснуть норовит. И всех, кто нам недружен, привечает. Вот как боярина Семирада, к примеру.

Илья уже знал, что Семирад – из батиных недоброжелателей. Хотел с батей по торговым делам пободаться – получил по рогам. Хотел замириться: взять в жены Лучинку, которая тогда не была еще женой брата Богуслава – от ворот поворот. В общем, везде, где мог, старался Семирад бате нагадить. Батя только усмехался. Говорил: врага надо знать в лицо.

Хотя какое у Семирада лицо? Рыло свиное. Да ну его!

У Ильи в голове все крутились батины слова о бедах и испытаниях. Что ж такого ему сделать, чтоб ноги вернуть?

– Стой! – скомандовал Илья, и Голубь встал как вкопанный. Илья вовремя откинулся назад, удерживая равновесие. Шагов сто. Отсюда кабаний выводок казался мелким, будто стайка мышей. Однако на белом, присыпанном первым снежком склоне Илье виден каждый зверь: подсвинки, свиньи, секач. Если бы Илья охотился ради мяса, начал бы с подсвинков, но нынче его главная цель – секач. У секача под шкурой калкан – покрепче иной брони. Считай, воин среди зверья. Слабой рукой такого не завалить.

Илья прикинул: кабаны выше его локтей на тридцать. Снежок сыплет, но совсем меленький. Пыль, а не снежок. Не помешает. Ветер – чуть-чуть, навстречу. Тоже хорошо. Запахи и звуки относит. Илья вынул из тула три стрелы. Одну – боевую, с узким граненым наконечником, – уложил в гнездо тетивы. В том, что попадет, Илья не сомневался. Его лук и на двести шагов бьет уверенно, а тут – вдвое ближе. Вопрос: как он попадет. Илья подцепил колечком тетиву, выдохнул, вдохнул… раздернул лук во всю мочь.

Стрелка пошла ровно. Не зря Илья ежедневно не меньше трех сотен выстрелов делает. Наловчился туловище прямо держать.

И сразу за бронебойной – вторую и третью. Это уже – срезы. Для подсвинков.

– Вскачь! – крикнул Илья, бросая лук в налуч. Голубь сорвался с места. Куда скакать – сам догадался. Илья пригнулся, упершись руками в луку. Пожалуй, так он мог бы удержаться и без хитрого отцова седла. Если понадобится.

Голубь домчал вмиг. Кабанов и след простыл. Кроме трех. Все три стрелы нашли цели. Подсвинки были еще живы, барахтались, пятная кровью снежок. А вот матерого секача Илья положил сразу насмерть. Стрела вошла в глаз едва ли не по оперение. Кабан где рыл, там и лег.

Подскакали радимичи. Тут же спешились. Один ухватил секача за переднюю ногу, оттянул, чтобы второй мог в сердце ударить, кровь слить.

– Стрелу мне не поломай! – строго произнес Илья.

Хорошая стрелка, проверенная. Такая дорого стоит. Иной раз – жизнь.

Когда въезжали в Моров, Илья еще на подходе увидал, что у пристани судов прибавилось. И среди прочих – морской драккар, который как раз швартовался у пристани, – работники только-только мешки с шерстью бросили, чтоб красавец-корабль бока не оцарапал. Э-э-э! Это ж не просто драккар – родной кораблик. С батиным «Морским конем» на парусе и страшным змеем-драконом на носу. Другого такого не было ни у кого: ни у нурманов, ни у варягов, потому что привез его брат Богуслав с самого дальнего Восхода и в отличие от нурманских фигур не снимал никогда. Пусть враги боятся, а свои и так знают стяг князь-воеводы Серегея.

Брат! Брат приехал!

– Подсвинков – на стол, секача – псам и челяди! – крикнул Илья сопровождающим, а Голубь уже нес его вниз, к пристани.

Поспел как раз, когда брат перемахнул через борт.

Илья голосом осадил жеребца, сумев ровно удержаться в седле:

– Славка!

– Илюха!

Старший брат ухватил Илью за предплечья, благо, роста ему хватало.

– В седле! – проговорил он восхищенно. – Отец говорил, да я не поверил! Илюха! Годун!..