Странное, разношерстное общество собралось вокруг Джосса Мерлина. Стоя за стойкой бара под прикрытием батареи бутылок и стаканов, Мэри могла разглядывать всю компанию, сама оставаясь незамеченной. Посетители сидели верхом на стульях, или, развалившись на скамьях, подпирали стены, или дремали, повалившись на стол, а один или два, у кого голова или желудок оказались слабее, чем у остальных, уже растянулись во весь рост на полу. По большей части они были грязные, оборванные, обтрепанные, с всклокоченными волосами и обломанными ногтями: бродяги, браконьеры, воры, конокрады и цыгане. Был среди них фермер, который лишился своей фермы, потому что плохо управлял ею и к тому же мошенничал; пастух, который поджег хозяйский овин; лошадиный барышник, которого с позором выгнали из Девона. Еще один тип был башмачником в Лонстоне и под прикрытием своего ремесла помогал сбывать краденое. Человек, лежавший в пьяной отключке на полу, когда-то служил помощником капитана на шхуне из Падстоу, он посадил судно на камни у берега. Маленький человечек, который сидел в углу и грыз ногти, был рыбаком из Порт-Айзака, о нем говорили, будто он прячет в печной трубе полный чулок золотых монет, но откуда это золото, никто не мог сказать. Были там люди, жившие поблизости, в тени торов, и никогда не знавшие ничего, кроме вересковых пустошей, болот и гранитных скал. Один пришел пешком, без фонаря, от самого болота Крауди-Марш, что за Раф-Тором, одолев по дороге перевал через Браун-Уилли. Другой явился из Дизеринга и теперь сидел, уткнув нос в кружку, задрав ноги на стол, рядом с несчастным слабоумным дурачком, который приплелся из Дозмари. У этого убогого пол-лица закрывало фиолетовое родимое пятно, и он все время щипал его, оттягивая себе щеку; Мэри, стоявшей прямо напротив него, хоть их и разделяли бутылки, становилось дурно при одном взгляде в ту сторону. Если прибавить сюда застоявшийся запах алкоголя и табачного дыма да еще тяжелый дух множества немытых тел, неудивительно, что в ней поднималось физическое чувство омерзения, и Мэри знала, что не сможет долго с ним справляться. К счастью, ее не заставляли подходить к этим людям. Обязанностью Мэри было стоять за стойкой бара, по возможности не попадаясь никому на глаза, при необходимости мыть стаканы и заново наполнять их из бутылки или из крана, а Джосс Мерлин сам передавал стаканы посетителям, а то поднимал крышку стойки и выходил к гостям – посмеется с одним, перекинется грубым словцом с другим, кого-то похлопает по плечу, другому кивнет. В первый момент компания в баре встретила Мэри радостным ржанием и с любопытством таращила на нее глаза, потом кто-то хмыкнул, кто-то пожал плечами, и вскоре на нее уже никто не обращал внимания. Все усвоили, что она – племянница хозяина, нечто вроде служанки при жене Мерлина, и, хотя кое-кто из молодежи был бы не прочь потрепаться с ней, они опасались рассердить хозяина, думая, что он, возможно, держит ее здесь для собственного пользования. Поэтому Мэри оставили в покое, к ее большой радости, хотя, если бы она знала причину такой сдержанности, в ту же ночь убежала бы из трактира, сгорая от стыда и отвращения.
Тетя не появлялась на людях. Мэри время от времени замечала за дверью ее тень и слышала шаги в коридоре, а один раз увидела, как та испуганно заглядывает в щелку. Вечер тянулся бесконечно, Мэри никак не могла дождаться, когда же ей дадут отдохнуть. Табачный дым и пар от дыхания так густо висели в воздухе, что в комнате почти ничего нельзя было разглядеть, и усталым глазам Мэри лица мужчин представлялись размытыми, бесформенными пят нами, в которых выделялись лишь волосы да зубы в слишком больших ртах. Те, кто уже набрался под завязку и ничего больше не мог в себя влить, валялись трупами на скамейке или на полу, закрыв лицо руками.
Те, кто еще мог стоять, столпились вокруг грязного мелкого жулика из Редрута – он, видимо, считался здесь душой общества. Раньше он работал на шахте, но теперь она была заброшена, и он стал бродячим торговцем и лудильщиком, в связи с чем накопил огромный запас гнусных песенок и этими сокровищами теперь угощал компанию, собравшуюся в «Ямайке».
Его перлы встречали дружным хохотом, от которого дрожала крыша, а громче всех, конечно, смеялся сам хозяин трактира. Мэри было страшно слышать этот безобразный хохот, переходящий в визг, в котором, как ни странно, не было ни капли веселья; он разносился по темным каменным коридорам и пустым комнатам, как будто вопль страдания. Коробейник принялся измываться над несчастным идиотом из Дозмари. Тот совсем обезумел от вина и, уже не в состоянии подняться на ноги, так и си дел на полу, словно животное. Его посадили на стол, и коробейник заставлял бедного дурачка повторять слова песенок, сопровождая их соответствующими жестами, что вызывало истерический смех у всей толпы. Несчастный недоумок, возбудившись от аплодисментов, подпрыгивал на столе, повизгивая от восторга, хватаясь пальцами с обломанными ногтями за фиолетовое пятно на лице. Мэри не мог ла больше терпеть. Она тронула дядю Джосса за плечо. Тот повернул к ней мокрое от пота лицо.
– Я больше не могу, – тихо сказала Мэри. – Прислуживайте сами своим друзьям. Я пойду к себе.
Он вытер пот со лба рукавом рубашки, глядя на девушку сверху вниз, и Мэри с изумлением увидела, что, хотя дядя Джосс непрерывно пил целый вечер, сам он не пьянел. Он был заводилой в этой буйной компании, но при этом прекрасно сознавал, что делает.
– Ага, тебе уже надоело? – спросил он. – Думаешь, ты слишком хороша для таких, как мы? Послушай-ка, Мэри, ты тут, за стойкой, горя не знаешь и должна бы на коленях благодарить меня за это. Тебя не трогают, потому что ты – моя племянница, а не то, клянусь богом, от тебя бы остались рожки да ножки! – Джосс Мерлин захохотал и больно ущипнул ее за щеку. – Ну, давай выкатывайся, – разрешил он. – Все равно уже скоро полночь, ты мне больше не нужна. Запрись у себя в спальне, Мэри, и закрой как следует занавески. Тетка твоя уже целый час как забилась в постель и спрятала голову под одеяло.
Он понизил голос, наклонившись к уху Мэри, и завернул ей руку за спину так, что девушка вскрикнула от боли.
– Вот так, это чтоб ты представляла себе, какого наказания можешь ждать в случае чего. Держи рот на замке, тогда я с тобой буду смирным, как ягненочек. В «Ямайке» любопытничать не разрешается, запомни это хорошенько.
Джосс уже не смеялся. Он смотрел на Мэри нахмурившись, как будто старался прочитать ее мысли.
– Ты не дура, не то что твоя тетка, – протянул он. – В том-то и беда… У тебя мордочка хит рой обезьянки и хитрые обезьяньи мозги. Тебя нелегко напугать. Только я тебе скажу, Мэри Йеллан: я сломаю эти твои умные мозги, если ты будешь давать им волю, и кости тебе переломаю тоже. А теперь отправляйся спать, и чтобы я тебя сегодня больше не видел.
Джосс отвернулся и, все еще хмурясь, взял со стойки стакан и принялся медленно протирать его полотенцем. Должно быть, презрение в глазах Мэри не давало ему покоя. Его хорошее настроение мгновенно улетучилось. Вдруг он со злобой швырнул на пол стакан. Тот разлетелся вдребезги.
– Разденьте-ка этого чертова идиота, – загремел он, – и отправьте нагишом домой, к мамочке. Может, ноябрьский ветерок поостудит ему лиловую рожу и отучит от собачьих фокусов. Надоел до смерти!
Коробейник и его прихвостни восторженно завопили и, опрокинув злосчастного недоумка на спину, принялись стаскивать с него куртку и штаны, а тот, ничего не понимая, растерянно махал на них руками и блеял как овца.
Мэри выбежала из комнаты, захлопнув за собой дверь. Поднимаясь по шаткой лестнице, она зажимала уши руками и все-таки не могла заглушить пение и дикое ржание, доносившиеся из коридора. Они преследовали ее до самой комнаты, пробиваясь через щели в полу.
Мэри было совсем плохо. Она бросилась на постель, стиснув голову руками. Во дворе раздавались пронзительные голоса и взрывы хохота, в окне мелькал луч света от раскачивающегося ручного фонаря. Мэри вскочила закрыть окно, но, задергивая шторы, невольно успела увидеть трясущуюся обнаженную фигуру, которая скачками неслась через двор, крича жалобно, как заяц, и то, как следом с гоготом и улюлюканьем гнались несколько человек во главе с громадным Джоссом Мерлином, который громко щелкал кнутом над головой своей жертвы.
