Вдоволь налюбовавшись на все еще готовящуюся к выезду кавалькаду, Войцех и Вилли вскочили в новенькую карету с гербом Шеметов и помчались к дворцу Шёнбрунн. На грандиозный зимний карнавал и оперное представление молодые люди приглашения получили.
Проезжая мимо мемориальной доски Яну III Собескому, польскому королю, в 1683 году спасшему Вену от турецкой осады, а Европу -- от османского ига, Войцех велел Юргису остановиться.
-- Могли бы и на памятник раскошелиться, -- нахмурился Шемет, -- небось, до сих пор простить не могут, что их спасали.
-- Да уж, -- кивнул Вилли, -- мне отец говорил, что процессия здесь остановится. Почтить память. Лицемеры. Царь на Герцогство Варшавское глаз положил, корону польскую для себя вытребовать хочет. Конституцию обещает. Но веры ему нет. Отец считает, что автономия под эгидой Пруссии -- лучший вариант.
-- Но Литву император Александр не отдаст, -- заметил Войцех, когда карета снова тронулась с места, -- куцая получится автономия. Может быть, царь, все-таки, сдержит обещание, данное Костюшко? Я письмо лично видел.
-- Когда это Россия отдавала то, что к рукам прилипло? -- фыркнул Вилли. -- Отец говорит, русским веры нет. К тому же, мы с тобой прусские подданные и должны держать сторону своего короля. Ты присягу приносил.
-- Я присягу Германии приносил, -- пожал плечами Войцех, -- да где она? Снова по уделам растащат, легитимисты чертовы. Впору рокош* объявлять, народ в косы поднимать. Но рано еще.
-- Будет и Германия, дай срок, -- убежденно сказал Вилли, -- и Польша великая. И Речь Посполитая от моря и до моря. Может, не при нашей жизни, но будет. А пока сделаем, что сможем.
-- Сделаем, -- задумчиво подтвердил Войцех.
Продолжать эту тему он не стал, памятуя о том, что по материнской линии Вилли приходится внучатым племянником Фридриху Великому. Но теперь ему стало ясно, какую сторону князь Антоний Генрих называл "нашей", и иметь отношение к этому "мы" Шемет категорически не соглашался.
Отправив Юргиса устраивать карету на заднем дворе, Войцех и Вилли спустились к озеру. По гладкому льду уже скользили "венецианские гондолы", оркестр разместился в огромном серебристом лебеде, девушки, одетые голландскими молочницами, вальсировали под веселую музыку. Тут же сновали вставшие на коньки предприимчивые торговцы, продававшие с деревянных лотков горячительные напитки.
Молодые люди оставили шубы в приозерном павильончике под присмотром австрийского лакея, надели выданные им же коньки и отправились на лед. Берлинские уроки не прошли даром, Войцех вертелся волчком и выписывал на льду кренделя, привлекая к себе восхищенные взгляды публики. Юноша в синем казакине и фуражке с лаковым козырьком, уже сорвавший свою долю аплодисментов до появления Шемета, окинул его оценивающим взглядом, и вскоре между ними завязалось настоящее соревнование, к немалому удовольствию зрителей.
Часа в три пополудни в Шёнбрунн прикатила санная процессия, и венценосцы, налюбовавшись на зимние красоты укрытого снегом сада, конькобежцев и ледяные скульптуры, прошествовали во дворец, подав знак к окончанию уличного празднества.
Соперник Войцеха, сухощавый белокурый юноша с длинным лицом и выдающимся носом, оказался одним из молодых дипломатов Британского посольства. Так и не одержавшие безоговорочной победы молодые люди пожали друг другу руки, и Джеймс Стэнфорд был принят в компанию с полного одобрения Вилли. В тайны британской дипломатии Войцех за обедом, накрытым для гостей, не принимавших участия в санном выезде, проникнуть так и не успел, началось представление. Опера "Золушка", сопровождавшаяся отрепетированными специально для этого вечера балетными вставками, имела громадный успех, и артисты несколько раз выходили на поклоны к избранной и придирчивой публике.
После спектакля кавалькада поспешила обратно в Вену, где в императорском дворце намечался очередной бал-маскарад. Войцеха одолевало беспокойство, встречаться в третий раз с таинственным незнакомцем в павлиньей маске ему вовсе не улыбалось. Но поделиться своими сомнениями с Вилли он так и не решился, побоявшись, что легкомысленный Радзивилл поднимет его на смех.
Когда Войцех, задержавшийся во дворце по весьма прозаическим причинам, добрался до кареты, Юргис уже сидел на козлах, а шторки на окнах были задернуты. Сгущались сумерки, и в карете царила непроглядная тьма. Смолянистый и душный запах пачулей окутал его, и маленькая рука коснулась его руки.
-- Тише, граф, тише, -- по-немецки шепнул женский голос, -- все думают, что я уже уехала. Ваш друг согласился поменяться со мной местами.
-- Ваш визит -- высокая честь, мадам, -- Войцеха окатило жаром, к аромату духов примешивался знакомый солоновато-влажный запах, недвусмысленно призывающий его забыть о светских манерах и переходить к решительным действиям.
-- Вы прекрасно танцуете, граф, -- в голосе послышалась насмешка, -- но не могла же я просить вас о приглашении на мазурку прилюдно, это неприлично.
Тонкие пальчики в тяжелых золотых кольцах потянули руку Шемета к влажному теплу, запах стал острее, заполняя собой темноту кареты.
-- Юргис, трогай, -- сдавленным голосом приказал Войцех. Больше ему говорить не пришлось, горячий рот Доротеи нашел его губы, и кони помчались в Вену сквозь ночную метель.
Карета свернула в темный проулок. Уже закутанная в соболью шубку, крытую лиловым бархатом, Доротея наградила Войцеха последним поцелуем и открыла дверь. Там их поджидал Вилли, при появлении дамы сделавший вид, что разглядывает затянутое плотными белесыми облаками ночное небо.
-- Увидимся на балу, граф, -- шепнула Доротея, -- я буду одета пажом, в зеленом берете с белым пером. И непременно пригласите меня на мазурку, это мой любимый танец.
Войцех едва успел поцеловать руку в шелковой перчатке, как на место растворившейся во тьме красавицы вскочил Вилли.
-- Старый пройдоха от злости лопнет, если узнает, -- заявил он, -- и поделом ему.
-- Надо постараться, чтоб не узнал, -- задумчиво ответил Войцех, -- князь Талейран не из тех, кого я бы хотел иметь своим врагом.
-- Думаешь, графиня де Перигор сможет на него повлиять? -- с воодушевлением спросил Вилли. -- Вот было бы славно.
Войцех покачал головой, хотя в темноте Вилли не мог этого видеть. Только теперь он осознал, что ночная прогулка без последствий не обойдется. И вовсе не Шарль-Моррис Талейран-де-Перигор занимал его мысли.
-- Потом будешь размышлять, как воспользоваться удачей, -- Вилли явно не понимал, почему друг молчит, -- нам пора во дворец, еще переодеться нужно.
Войцех вздохнул. Оскорбить Доротею, не явившись на свидание в маскараде, было еще опаснее, чем ухаживать за ней на глазах у престарелого любовника. Но перед его мысленным взором встало лицо Линуси, печальное и строгое, и Войцех дал себе слово, что объяснится с графиней, не задевая ее чувств, но напрочь пресекая любые возможности продолжения неожиданного приключения.
Костюмами на этот раз занимался Вилли, и Войцех долго вертел в руках сине-зеленый килт, путаясь в складках, и с ужасом представлял, как они разлетятся во время мазурки. Но красный берет очень шел к его светлым волосам, и, когда облачение было закончено, зеркало окончательно примирило его с выбором Вилли.
Отыскать пажа в зеленом берете не составило труда. Доротея мило улыбалась из-под бархатной полумаски стоявшему перед ней темноволосому фавну с кавалерийской выправкой. Войцех узнал любимца фельдмаршала Шварценберга графа Карла Клама-Мартиница, бравого офицера, спасшего прошлой весной жизнь Наполеону, отбив его у разъяренной толпы. О романе графа Клама с Доротеей шепталась вся Вена, но Талейран, которого возраст и положение избавили от необходимости рядиться в маскарадный костюм, наблюдал за сценой равнодушным взглядом холодных рыбьих глаз.
Начать вечер с объяснений не представлялось возможным, и Войцех принялся бродить по залам в надежде уловить из обрывочных разговоров какую-нибудь полезную информацию. Через непродолжительное время он заметил, что не он один прислушивается к беседам гостей, тихие тени в невзрачных домино и масках из папье-маше скользили между собравшимися, на мгновение замирая за спиной и снова скрываясь в толпе. Шемету начал было чудиться таинственный заговор, когда утрешний знакомец, мистер Стэнфорд, уже успевший изрядно наклюкаться даровым шампанским, поймал его локоть.
