-- Ну, пойдем, поглядим, -- егерь поднялся из-за стола, -- если на слово не верите.

-- Вы же не поверили, -- ответил Войцех, сгребая монеты со стола.

Конь был действительно хорош. Белый, тонконогий, с гордо выгнутой шеей и шелковистой гривой. Генеральский конь, по всем статьям. Цена ему была уж всяко больше пятидесяти талеров, но игроку нужна игра, а не деньги, и в нынешних обстоятельствах было не грех этим воспользоваться.

Уже вернувшись в трактир, Шемет сообразил, что егерь не сомневается в своем выигрыше. Разделить коня на ставки было невозможно, а это означало, что играть придется ва-банк и ставить сразу все. Зашелестела сдираемая с колоды обертка, егерь ловко поддернул обшлага рукавов, и сомнений в том, что в Черную Стаю затесался шулер, у Войцеха не осталось. Впрочем, сказал он себе, шулер тоже может любить Отечество. Почти так же сильно, как деньги.

Из второй колоды Шемет вытащил трефовую даму. "Добрый знак", решил он, не сводя глаз с банкомета. Тот улыбнулся и начал метать. Когда червонная дама легла налево, улыбка стала шире. Войцех почувствовал, как по спине стекает пот, в игре с шулером его удача, на которую он так легкомысленно понадеялся, была бессильна.

-- Удвоить не желаете, герр лейтенант? -- подмигнул егерь.

Войцех загнул угол.

И тут произошло нечто странное. Рука банкомета задрожала, трефовая дама выскользнула из рукава, упав на свою товарку.

Егерь в испуге взглянул на Шемета.

-- Дальше играть будем, господин банкомет? -- усмехнулся Войцех, взвешивая в руке тяжелый медный подсвечник. -- Или вы решились продать мне коня?

-- Будь ты проклят, -- еле слышно пробормотал егерь, но серебро со стола сгреб, -- забирай, конь твой.

Раздобыть седло, сухари, флягу и, главное, потертую солдатскую литовку и фуражку, оказалось проще. Но главную часть своего плана Шемет все еще не продумал, вывести Витольда из госпиталя под носом у лекарей и сиделок представлялось довольно затруднительной задачей. Он дождался темноты и проскользнул в двери, надеясь, что все как-нибудь само собой образуется.

Витольд не спал, но лежал неподвижно, накрывшись с головой одеялом. Войцех легонько тронул его за плечо.

-- Это снова ты? -- зубы у Витольда стучали, у него начался жар. -- Оставь меня. Все равно, где помирать, тут или в Сибири.

-- Или в пути, -- прошептал Войцех, -- или в Париже. Я тебе коня привел, под госпиталем стоит. Сумеешь выбраться -- и ты свободен. Но прежде подпиши.

Он протянул Витольду бумагу с обязательством не служить против Союзных войск до конца кампании и огрызок карандаша.

Мельчинский внимательно взглянул на Шемета, глаза его блеснули в полумраке.

-- Погоди, -- тихо сказал он, -- ты мне вот что скажи. Почему?

-- Потому что считаю это правильным, -- не задумываясь, ответил Войцех, сам до этого момента ни разу не задавшийся таким вопросом. -- Подпишешь?

-- Подпишу, -- кивнул Витольд, -- ты даже не представляешь, с какой радостью подпишу. Мне пан Тадеуш еще пять лет назад говорил, что я совершаю ошибку, связывая судьбу с Бонапартом. Я не послушал, а потом присяга держала. Теперь с чистой совестью службу оставлю. Гори он огнем, император Франции. За Березину, за Польшу, за нас с тобой, скрестивших сабли. Подпишу.

Девушка на соседней койке глухо застонала, и разговор прервался.

-- Лекаря! -- громко закричал Войцех, узнавший тяжелый предсмертный хрип. -- Лекаря!

Сиделка, дремавшая у входа, засуетилась, выскочила. К постели Элеоноры поспешил врач, в дверях показались сидевшие в трактире егеря, которых кто-то оповестил о надвигающейся развязке. Все внимание было обращено на умирающую девушку. Войцех и Витольд незаметно выскользнули во двор.

-- Скачи, -- Войцех помог Мельчинскому забраться в седло, -- скачи, не останавливайся. И прощай.

-- Славный ты малый, Войтусь, -- улыбнулся Витольд, пожимая протянутую на прощанье руку, -- но дурак.

Войцех молча кивнул.

-- Сестре передать что? -- спросил Витольд, уже почти оглянувшись, через плечо.

Кровь глухо стукнула в ушах, запекла под сердцем старой раной.

-- Передай, -- хрипло ответил Войцех, -- пусть развод просит. Возьмем Париж -- женюсь.

Клаузевиц

Лесная дорога вилась среди густых зарослей орешника, с высоких деревьев ветер сдувал застоявшиеся после предрассветного дождя крупные капли вместе с начинавшими желтеть листьями. Пряный запах осени будоражил кровь, мерная поступь коня вторила гулким ударам сердца.

Похожая дорога вела его в Жолки. Год прошел. Всего год, целый год. Он всего-то раз вспомнил горячее дыхание на своих губах, огненный взгляд, нежное тепло рук. В ледяном аду Березины, где только случай не свел его с еще ничего не подозревающим о связующей их ниточке Витольдом Мельчинским. А теперь Линуся не шла у него из головы, ее шепот звучал в тихом шорохе листвы, ветер касался щеки тонкими пальцами, шаловливо проводил по губам, ерошил волосы, и звал, звал за собой. Нет, не покажется за поворотом белое платье, не вспыхнет радостью взгляд. Не сейчас, не теперь.

Он не вспоминал ее почти год. Но с этого дня, куда бы он ни поехал, дорога вела его в Париж, где билось в ожидании горячее, непокорное сердце.

Войцех помог Витольду бежать, поддавшись минутному порыву, не задумываясь, зачем и для чего. Все его мысли были заняты осуществлением плана, для размышлений о причинах и последствиях попросту не оставалось ни времени, ни места. Но теперь, поразмыслив, Войцех пришел к выводу, что другого выбора у него не было.

При всей неприязни к императору Франции, Шемет вынужден был признать, что лучших законов, чем Гражданский кодекс, пока нет во всей Европе. В особенности это касалось развода, который во Франции можно было получить всего лишь по взаимному согласию супругов. Эта статья настолько шла вразрез с буржуазной добропорядочностью, проникшей даже в головы прежде свободомыслящей аристократии, что можно было не сомневаться в ее отмене после победы над Бонапартом. Кто его знает, сколько еще проживет Жолкевский, несмотря на преклонные годы? Да и смерти ему Войцех не желал, по рассказам Витольда он за глаза проникся к старому бунтовщику уважением. Так что Линусе стоило поторопиться с разводом, тогда и со свадьбой можно будет не тянуть.

К тому же Войцех не настолько был уверен в себе, чтобы требовать вечной любви к затерявшемуся на дорогах войны случайному возлюбленному. Одно дело -- ждать того, кто дал слово придти, и совсем другое -- мечтать о несбыточном счастье с призраком прошлого. Нет, что ни говори, а все обернулось к лучшему. Если, конечно, его не расстреляют за такое неслыханное самоуправство.

Последняя мысль только теперь пришла в голову Шемету и разом сдернула золотистый флер с его настроения. Ждать, пока за ним явятся, он не намеревался. Ни здравый смысл, ни честь не позволяли трусливо прятаться, в надежде, что буря пройдет стороной. Надо было идти к фон Лютцову и в полной мере принимать последствия своего поступка.

-- Ты что такой мрачный? -- спросил Дитрих, подъезжая к командиру. -- Мы что-то упустили?

-- Да нет, -- вздохнул Войцех, -- все прошло, как по маслу. Французы сюда носа не кажут, можно считать, что прогулялись. Веди эскадрон в лагерь, отдыхайте.

-- А ты? -- удивленно глянул фон Таузиг. -- Ночь же не спал. И опять куда-то собрался? Местные фрау так хороши?

-- К подполковнику я собрался, -- понуро ответил Шемет, -- с повинной. Я ночью генерала Мельчинского отпустил.

-- Как это "отпустил"? -- Дитрих осадил коня. -- Куда отпустил?

-- В Париж. Долгая история, Дитрих. Не мог я иначе.

-- Ну, знаешь...

Дитрих догнал Войцеха и подхватил Йорика под уздцы.

-- Никуда ты без нас не едешь. Мы тоже хотим знать, что там у тебя за история.

-- "Мы" -- это кто?

-- Я и Клерхен. Она с меня шкуру сдерет, если я ее с собой не возьму.