-- И о вашем, господин поручик, тоже! Вы, как вышестоящий офицер, обязаны были вмешаться.
-- Да подавайте, чего уж, -- в сердцах отозвался Сенин, протискиваясь сквозь толпу смешавших ряды гусар к другу.
Стук копыт возвестил о прибытии генерал-лейтенанта. Давыдов, бывший адъютантом Шевича, воспользовался положением, чтобы ворваться к нему без доклада во время званого обеда для штаб-офицеров. За Шевичем приехал командир эскадрона, полковник Лейвенгауз, в спешке позабывший вытащить салфетку из-под ворота мундира, и полковой лекарь, присутствовавший на обеде.
-- Разойтись! -- скомандовал шеф, соскакивая с коня. -- Господа офицеры, ко мне!
-- Я... -- начал было Зубов, но Шевич перебил его.
-- Поручик Давыдов доложил мне об обстоятельствах дела. Гусара Онищенко -- в лазарет. Корнета Шемета, поручиков Давыдова и Сенина -- под домашний арест. Сдайте ваши сабли, господа.
-- А меня-то за что? -- возмутился Давыдов, протягивая саблю полковнику Лейвенгаузу.
-- Суп остыл, Вася, -- окинул его насмешливым взглядом Шевич, -- вот за что. И благодарите бога, что не на гауптвахту.
-- Благодарим, ваше превосходительство, -- ответил за всех Войцех.
-- Третий день уж тут сидим, -- печально заметил Давыдов, откладывая томик "TraitИ des grandes opИrations militaires" Жомини, -- скорей бы уж что-то решилось.
-- Ты, Вася, не переживай, -- ответил Сенин, -- тебя Иван Егорович отечески пожурит за остывший суп, тем и отделаешься. Ценит он тебя, и правильно делает. Вот нас с Шеметом и в крепость суд засадить может.
-- Ты-то чего встрял?-- с горечью заметил Войцех, вынимая изо рта длинный мундштук угасшей трубки. -- Меня ведь засадить нельзя, Миша. Разжалуют, да вышлют домой, к отцу. А тебе... Эх. Прости, что втянул тебя в это дело.
-- Славное было дело, -- покачал головой Сенин, -- и Зубов -- изрядная скотина.
-- Зубов -- дворянин, хоть и из однодворцев, -- заметил Давыдов, -- а ты его перед нижними чинами дураком выставил, Шемет. Хорошо ли?
-- С высоты моего происхождения, Вася, -- надменно возразил Войцех, -- между Зубовым и Онищенкой разница невелика.
Он отложил трубку на столик возле кресла и неожиданно расхохотался.
-- Потому я предпочитаю считать, что все люди -- братья.
-- Да ты якобинец, друг мой! -- вскинул бровь Давыдов. -- С чего ж ты на войну с Бонапартом так рвешься?
-- Братство по-бонапартистски, -- ухмыльнулся Войцех, -- посадить своих родственников на все европейские престолы. Уволь меня от такого братства.
-- За что ж драться-то будешь? -- спросил Сенин.
-- Пока что не "за что", а "против кого", -- тихо ответил Войцех, -- против тирана, возомнившего, что свободу несут на штыках. А там поглядим, Миша. А там поглядим...
Перед самым Новым Годом их вызвали в полк. Шевич принял молодых офицеров по-домашнему, выговорил за проявленную строптивость, отдельно отчитал Давыдова, которого, как и пророчил Сенин, оставил при себе. Дело, с высочайшего дозволения, оставили без официального производства, но Шемета и Сенина, в назидание другим горячим головам, перевели в армию, в Шестой Гродненский гусарский полк, без обычного в таких случаях повышения.
-- И Онищенку своего забирай, -- сказал Шевич на прощание, -- все одно ему Зубов житья не даст. А он, вишь, денщиком к тебе просится. Одному тебе денщик не положен, да вы вдвоем с Сениным едете. Ну, так и в добрый путь.
В первых числах января Шемет и Сенин, облаченные в спешно пошитые синие гродненские мундиры, отбыли к новому месту службы, в город Тельши Ковенской губернии.
Выбор
Черные тучи, сгущавшиеся над Российской Империей с начала 1812 года, отбрасывали зловещую тень и на судьбу корнета Шемета.
В Тельши друзья прибыли почти одновременно со своим полком, спешно переведенным сюда из ставшего многим почти родным Торопца Псковской губернии. Едва успев представиться шефу полка, генерал-майору Якову Петровичу Кульневу, во время Шведской войны возглавлявшему легендарный переход конницы по льду Ботанического залива, они с головой окунулись в сложную и непривычную деятельность по расквартированию гусар на постой в близлежащих деревнях.
Местное население на квартирную повинность смотрело мрачно, чему немало способствовали трудности с фуражировкой, которые многие офицеры полка разрешали угрозами применения силы и выдачей неофициальных расписок в получении зерна и сена. Суровые хмурые жемайты, только недавно перешедшие под руку империи, теплых чувств к русскому воинству явно не питали.
Войцех, на долю которого досталось размещение второго взвода восьмого эскадрона в деревне Ольсяды, справился с задачей наилучшим образом. По-жмудски он говорил бойко, на деревенский манер, а его открытая мальчишеская улыбка располагала к себе даже самых ворчливых стариков. Со своими гусарами, в числе которых было множество седоусых ветеранов Шведской и Турецкой войны, Шемету пришлось даже труднее. Но и с ними он вскоре сладил, в чем ему очень помогло доскональное знание службы и, не в последнюю очередь, слух об истории, из-за которой он попал в полк. Как иронически заметил сам Войцех в беседе с Сениным, он и думать не мог, что ему когда-нибудь пригодятся рекомендации Онищенко.
Сами они разместились в светлой и чистой горенке добротного деревянного дома, принадлежавшего пану Гинкуносу, Ольсядскому старосте. Онищенко, браво подкручивая черный ус и сверкая огненным взглядом, произвел большое впечатление на молодую и смазливую старостиху, чем и воспользовался, натащив в горницу пуховых думочек, вышитых красными петухами рушников и прочего скарба, создающего домашний уют.
По зимнему времени учения занимали всего несколько предобеденных часов, и вечера Шемет с Сениным проводили в Тельшах, где в офицерском собрании и в доме городского головы проходило некое подобие светской жизни.
Сослуживцы приняли их настороженно. Петербургский лоск и безукоризненные манеры бывших гвардейцев новые товарищи поначалу сочли признаком излишнего гонору и великосветского чванства. Обсуждалось все, от привычки Войцеха сопровождать свои мысли обилием французских цитат, до пристрастия Сенина к кельнской воде, которой он благоухал ввечеру.
Даже в скромности их обмундирования некоторые недоброжелатели усматривали желание привлечь к себе особое внимание. Синие мундиры новоприбывших, расшитые по последнему регламенту всего лишь шелковым шнуром, в отличие от серебра, за которое по старой традиции держалось большинство офицеров Гродненского полка, отличались безукоризненным кроем и носили на себе несомненный отпечаток столичного шика. Карл Иоганнович, получивший в качестве платы пуговицы и галуны с лейб-гвардейских доломанов и ментиков, расстарался вовсю.
Лед, впрочем, удалось растопить в самое непродолжительное время. Друзья больше слушали, чем говорили, щедро делились познаниями в военной науке и манежной езде, лишь недавно введенной в столичный обиход, от дежурств и поручений не бегали, но и перед начальством не выслуживались. Дух товарищества, царивший в Гродненском гусарском полку, возобладал над предубеждениями, и за чашей пунша молодые офицеры были торжественно приняты в дружеский круг.
Общественная жизнь в Тельшах с приходом гусарского полка оживилась, хотя местная шляхта верноподданническими настроениями не отличалась. На танцевальные вечера и благотворительные балы съезжались окрестные помещики, сопровождаемые дочерями на выданье и скучающими женами, в офицерском собрании и в доме городского головы по вечерам царило необычное для захолустного городка оживление.
Корнет с некоторым замешательством обнаружил себя в центре самого пристального внимания. В столице, где чины и звания имели даже большее значение, чем деньги и титул, за выгодного жениха его не считали. Здесь же каждая маменька смотрела на графа, чьи владения находились неподалеку, хотя и по прусскую сторону границы, с неприкрытой алчностью, а панночки в своем кокетстве соперничали с пустившимися в самый отчаянный флирт женами местных чиновников.
