Российская академия наук

Санкт-Петербургский институт истории

Греческий институт Филологического факультета СПб ГУ

Издание осуществлено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект № 12-61-01400)

Рецензенты:

чл. – корр. РАН И. П. Медведев

д. и.н. Е. Ю. Басаргина

Во второй половине XIX – начале XX в. Ближний Восток и Балканы являлись ареной соперничества западных держав – Англии, Франции, Австрии (Австро-Венгрии), Германии с одной стороны, и России – с другой. Постепенное ослабление и распад Османской империи открывали великим державам широкие просторы для колониальной экспансии. Обширные территории, крупные торговые порты Восточного Средиземноморья – все это привлекало внимание держав. Данный регион представлял особый геополитический интерес ввиду того, что через него лежал путь на Восток – к британским владениям в Индии, а также к странам центральной Азии и Китаю. Ключом к этому пути был Константинополь и проливы Босфор и Дарданеллы, соединяющие Черное море со Средиземным. Помимо конкуренции западных держав между собой, главное препятствие для их устремлений на Ближний Восток представляла Россия, которая со второй половины XVIII в. имела собственные интересы в регионе.

Получив в результате русско-турецких войн 1760-90-х гг. выход к Черному морю, Россия осознала своей первостепенной задачей обеспечение свободного доступа в море Средиземное, что давало ей возможность открытия новых торговых путей и экспорта сырья. Кроме соображений экономических, перед Россией лежала стратегическая задача: обширные южнорусские территории нуждались в обороне от посягательств со стороны Турции и европейских соперников. Поэтому преобладание в проливах и районе Константинополя стало для России первоочередным направлением в ее южной политике; путь к осуществлению этой перспективной цели лежал через Балканы.

Противостояние между Россией и западными державами за обладание проливами и Константинополем, господство на Балканах и в Восточном Средиземноморье определило все содержание политики на Ближнем Востоке в течение двух столетий и получило название восточного вопроса. На его решение были направлены военные и дипломатические усилия заинтересованных государств. Традиционно в историографии рассматриваются только военно-политическая и экономическая стороны восточного вопроса и при этом, как правило, недостаточно учитывается или вовсе игнорируется его важная религиозная составляющая[1].

Ближний Восток являлся перекрестком религиозно-политических интересов христианских государств еще со времен Средневековья. Иерусалим, Гроб Господень был центром паломничества еще с первых веков нашей эры. Обладание Палестиной стало заветной целью европейских правителей. Крестовые походы, направленные на освобождение Гроба Господня от сарацинов, привели к образованию нескольких государств на Ближнем Востоке, управляемых выходцами из Западной Европы, и первому серьезному столкновению интересов Запада с самым значительным в то время государством Восточной Европы – Византией. Захват Константинополя в 1204 г. положил конец старой системе монополии Византийской империи и явился началом новой эпохи национальных государств на Балканах. По мере политического ослабления Византии и особенно после окончательного завоевания Малой Азии и Балканского полуострова османами консолидировалось и возрастало Русское государство. Получив от Византии христианскую веру, Русь восприняла также ее универсалистскую государственно-политическую идеологию. Византия традиционно считала себя наследницей Рима, который был обладателем всего культурного мира-ойкумены. Константинополь именовался Новым Римом, а жители восточной части империи называли себя ромеями, т. е. римлянами. Римская государственная идеология получила новое наполнение с принятием христианства как государственной религии; теперь все варварские народы рассматривались Константинополем как потенциальные объекты миссионерской политики. Крещение варваров сопровождалось их вовлечением в сферу византийских политических и культурных интересов, а в дальнейшем могло привести к включению этих территорий в состав империи[2].

Византийская имперская политическая концепция была полностью воспринята на Руси. После падения Константинополя в 1453 г. окрепшее Русское государство осознало себя преемницей Византии. Эти идеи нашли идеологическое обоснование в теории Москвы – Третьего Рима, поначалу носившей эсхатологический характер. Определенное политическое звучание теории византийского наследства получили во второй половине XVII в., когда постепенное продвижение России на юг привело ее к прямым столкновениям с Османской империей, и перспективы выхода к Черному морю стали реальностью.

Моральное право России считаться наследницей Византии в течение XVI–XVII вв. подтверждалось как восточными патриархами, так и многочисленными представителями духовенства, приезжавшими в Москву за пожертвованиями. В XVIII в. имперские амбиции России приобрели более отчетливые формы и направление, а к началу XIX столетия, казалось, приблизилось их осуществление – овладение Константинополем и проливами.

Между тем в начале XIX в. произошло формирование национальной идеи греческого народа, которая через несколько десятилетий переросла в знаменитую Великую идею – идею воссоздания Византийской империи и объединения всех исконных греческих земель в одном государстве со столицей в Константинополе. Первым практическим шагом в ее осуществлении была греческая революция 1821 г. и образование независимого Греческого государства. Если до начала XIX в. греки видели свое освобождение от османского ига только с помощью русского оружия, то в XIX в. они опирались больше на поддержку западных держав, в первую очередь враждебной России Англии. Результатом было столкновение двух имперских амбиций, двух претензий на восстановление Византийской империи – великодержавной русской и национальной греческой[3].

Середина – вторая половина XIX в. – время формирования самостоятельных государств на Балканах и расцвета балканского национализма. Идеологической опорой для этих тенденций было образование национальных, независимых от Константинополя автокефальных церквей, что, как правило, сопутствовало государственному отделению от Османской империи, а иногда и предваряло его. Провозглашение автокефалии Элладской церкви в 1833 г. (признана Константинополем в 1850 г.), Румынской в 1865 г. (признана в 1885 г.), Болгарской в 1870 г. (признана в 1945 г.), Сербской в 1879 г. – вот основные этапы этого процесса. Происходило разрушение основного принципа организации восточно-христианского мира в составе Османской империи – системы миллетов, т. е. немусульманских общин, пользовавшихся автономией. Восстановление и образование национальных автокефалий, имевшее прецеденты в поздневизантийскую эпоху, происходило самыми разнообразными путями, встречало сильное противодействие со стороны Константинопольского патриархата, зачастую десятилетиями не признававшего ту или иную автокефалию и даже не остановившегося перед объявлением раскола в отношении Болгарской церкви. Реакция России и Константинополя на эту национально-политическую борьбу в ее конфессиональном ракурсе, оперирование понятиями церковного права и средневековыми шаблонами византийского и османского времени для прикрытия чисто политических целей является интереснейшей и все еще недостаточно исследованной страницей истории дипломатии и политического сознания конца XIX – начала XX столетия[4].