— Я познакомился с леди Уэйр, — веско сказал Алекс.
— Ну, о Джулии я не говорю, — рассмеялась соседка. — Конечно, она считает, что никто ниже принца крови недостоин ее доченьки. Но она склонна выполнять требования своего чада. Нет, сама Сибелла высоко держит себя, и она добьется своего, если избавится от кузины. Винтер может испортить все дело.
— Винтер. Странное имя. Это по-испански?
— Вы еще не знакомы с ней?
— Нет. Что она такое?
Леди Вайкомб как-то странно рассмеялась.
— Ни одна женщина не сможет описать вам ее беспристрастно. Но я сожалею о Джулии и о Сибелле. Сибелла — испорченная, эгоистичная девчонка, которая станет столь же испорченной эгоистичной женщиной. Но она способна внушать сильные чувства. Видите вон того молодого человека, между леди Парбери и Камиллой Грантам, у которой рыжие волосы? Это наследник рода Амберли, лучшая партия в Европе. Он — двоюродный брат Сибеллы, хотя это их не остановит. Кое-что раньше мешало достичь цели, но теперь Генри умер, и будут предприняты нужные шаги. Да, они постараются избавиться от Винтер.
— Я боюсь показаться тупым, — сказал Алекс, — но не забывайте, что я здесь человек новый. Я ни с кем из них не знаком, и не представляю, что вы имеете ввиду.
— Да и откуда вам, в самом деле, это может быть известно.
— Простите меня, пожалуйста.
— Вы найдете все это скучным. Что вас интересует?
— Контесса с зимним именем; леди Сибелла. И чем им мог мешать покойный граф? И зачем им нужно после его смерти избавляться от Винтер? Поймите, вы вызвали во мне живейшее любопытство.
— Подождите, пока узнаете их получше, и вам самому все станет ясно.
Леди Вайкомб явно потеряла интерес к беседе и отвернулась. Капитану пришлось выслушать монолог духовного лица, сидевшего справа, о том, что железные дороги, со зловещей быстротой распространяясь по стране, наносят большой ущерб природе и уменьшают нужду в благородных животных — лошадях.
Число гостей за столом уменьшалось, леди сразу удалялись в свои комнаты. Вскоре и джентльмены последовали их примеру, и капитан, возвращаясь к себе, заблудился, свернув не туда, и стал свидетелем странной сцены.
Он вошел в длинную полутемную галерею, в дальнем конце которой, на фоне света из холла, виднелись силуэты обнимающихся людей. Он уже хотел ретироваться, как вдруг понял, что это — не любовная сцена. Женщину держали в объятиях насильно. Захватчик так крепко сжал ее, что она не могла сопротивляться, и только уклонялась от его губ, искавших ее губы. Алекс бросился вперед. На полу галереи лежали толстые ковры, а те двое были так поглощены борьбой, что не обратили на него внимания.
— Одну минуту, — громко сказал Алекс. Он схватил мужчину за плечо и рывком повернул к себе, так что леди освободилась и, тяжело дыша, прислонилась к стене, держась руками за шею. Ее тонкая одежда сливалась с сумраком галереи, и только лицо и руки белели на темном фоне.
Алекс обратил внимание на джентльмена, но прежде, чем он успел заговорить, на сцене появилось новое лицо, которое, должно быть, побежало к месту борьбы из холла почти одновременно с Алексом, но из-за длинной кашемировой шали, мешавшей бежать, женщина эта появилась минутой позже.
— Эдмунд! — воскликнула она в ярости.
Капитан Рэнделл отпустил пленника, который поспешил отступить, оказавшись в освещенном холе. Капитан узнал в нем молодого джентльмена, о котором леди Вайкомб говорила, что он — лучшая партия в Европе.
Новоприбывшая несколько секунд глядела на него, прерывисто дыша, потом вдруг, не обращая внимания на капитана Рэнделла, бросилась к той, что стояла в тени.
— Ты! — выдохнула она, полная гнева. За этим возмущенным восклицанием последовал другой звук, шокирующий своей неожиданностью, звук пощечины, нанесенной со всего размаха. Вторая женщина вытянула вперед руку, словно защищая себя от нового удара, а потом повернулась и побежала по темной галерее, подобрав широкие юбки. В ту же минуту, увидев в нескольких шагах в холле открытую дверь, выбежал и Эдмунд, и капитан остался один на один с дамой в кашемировой шали.
Она медленно повернулась и, видимо, впервые поняла, что здесь незнакомец, это капитан понял по удивленному возгласу. Свет упал на ее лицо, и он узнал девушку, которую видел за обедом и на портрете Винтерхальтера, леди Сибеллу Грантам. В следующее мгновение она также бросилась бежать по холлу и исчезла в каком-то тускло освещенном коридоре.
Вся сцена заняла не более двух минут. Капитан также покинул место происшествия, и, найдя какого-то лакея, узнал дорогу и вернулся к себе.
Утро дня похорон также было ненастным. Холодный ветер гнал по небу бесконечные серые тучи, шел мокрый снег, ложившийся на дорожки парка.
Граф был похоронен в семейной усыпальнице, примыкавшей к домовой церкви. Когда окончилась служба, капитан Рэнделл снова оказался рядом с леди Вайкомб.
— Давайте подождем на крыльце, пока толпа схлынет, — сказала она. — Тут хоть ветра нет. Пока разъедутся кареты, пройдет время, а идти пешком я не хочу.
Толпа и вправду быстро таяла, так как резкий ветер подстегивал людей. Те, кто пришел пешком, уже поторопились уйти. А кареты, ждавшие хозяев в длинной аллее, отъезжали одна за другой.
Одинокая женщина стояла в стороне под тисом, используя могучее дерево, как укрытие от ветра и, как и капитан с леди Вайкомб, ожидая, когда люди разойдутся. Она показалась капитану странно знакомой, несмотря на густую вуаль. Но это была не Сибелла. Она была пониже, и волосы ее были темные (золотистые кудри Сибеллы можно было разглядеть даже под траурной вуалью). Она стояла не шевелясь, и тут капитан понял, где видел ее: вчера, в караульной комнате она стояла в такой же напряженной позе у гроба. Он глядел на нее, удивляясь, как полная неподвижность может выражать несомненное чувство скорби. И в этот момент порыв ветра, достигший ее укрытия, вдруг сорвал вуаль с ее лица.
Ее лицо формой походило на сердечко, прекрасная белая кожа и огромные темные глаза. Волосы ее были густые, иссиня-черные, так что траурная шляпка и весь наряд рядом с ними выглядели серыми; и, хотя рот у нее был слишком велик по принятым стандартам красоты, он выглядел красиво и выразительно.
Девушка поймала свою вуаль, чтобы закрыть лицо, при этом повернувшись так, что двое на крыльце смогли лучше ее рассмотреть. На левой щеке ее краснело пятно — от ожога или пощечины.
Алекс понял, что это и есть та самая девушка, которую он вчера в галерее спас от навязчивых ухаживаний достопочтенного Эдмунда Ратли. Значит, ручка леди Сибеллы, которую герр Винтерхальтер так грациозно запечатлел на портрете с розой, была довольно сильной.
— Кто это, — спросил он соседку, — вон та девушка под деревом?
— Эта? Мы говорили о ней вчера. Это — контесса де лос Агвиларес, малютка Винтер.
Алекс не знал, что не только мистер Бартон сильно изменился за прошедшие несколько лет. Винтер также переменилась. После смерти Зобейды она похудела, побледнела и стала необычно молчаливой. Щеки ее ввалились, а рот стал казаться еще больше. Глаза также казались слишком большими для ее личика.
Испанская кровь могла привести к более ранней зрелости, чем бывает у англо-саксонских женщин, но потрясение и горе после смерти Зобейды сказались на ней и физически, и душевно, и если Сибелла в пятнадцать лет выглядела избалованной и самолюбивой маленькой женщиной, то Винтер производила впечатление тощего подростка, неуклюжей школьницы.
Но все же, несмотря на горе, причиненное тяжелой утратой, природная сила и юность брали свое, и Винтер переменилась. Почти за один день (или так всем просто показалось) дочь Сабрины превратилась из угловатого подростка в юную, странно привлекательную женщину. Эту красоту женщины не могли ни принять, ни понять. В тот сентиментальный век в Англии понятие красоты было связано с овальным лицом, розовым и бледным, не больше и не меньше, чем нужно, маленькими розовыми губками, ясными голубыми глазами и длинными волосами a la Стюарт, причесанными так, чтобы подчеркнуть овал лица.
