Артур. Прекрати.

Ежи. А ты знаешь, что его не в чем было похоронить? Я дал свой костюм…

Артур открывает первый попавшийся кляссер.

Артур. Откуда такое берется… желание обязательно что-то иметь? Ты должен знать… Сам любишь вещи.

Ежи. Я? Я вещами пользуюсь, люблю удобства. А отец… я его никогда не понимал.

Артур усмехается.

Артур. Это, видать, консервирует. Удобства… Мы с тобой два года не виделись…

Ежи. И что?

Артур. Ты ни капельки не изменился. Даже костюм тот же.

Ежи. Нет, костюм новый. Мне нравится этот цвет. Неужели два года?

Артур. Ты за меня поручился в январе… больше двух. Я еще с тех пор тебе должен двадцать кусков. Теперь отдам… И что же ты поделывал?

Ежи. Был в Ливии, строил… тебе это интересно?

Артур. Не особенно.

Ежи. Кое-что заработал. Сменил квартиру. Опять собираюсь ехать, машину куплю. Скучно все это, ты прав.

Артур с любопытством поглядывает на брата. Такие горькие слова он от него не ожидал услышать.

Артур. Стареешь?

Ежи. Нет. Я могу иметь все, что захочу. А какой толк? Мой малый… помнишь его? Ему на это плевать. Гордится, что с тобой на ты. Хвастается твоим фото с автографом — первый человек в школе.

Артур смущенно улыбается.

Артур. Я думал, только девчонки так…

Ежи. Ребята тоже.

Артур. Я тебе дам для него пластинку. Ни у кого еще нет — пробный экземпляр.

Ежи кивает, Артур улыбается, им хорошо вместе.

Артур. Вспоминаются старые времена… ну что, выпьем?

Ежи смотрит на часы, что-то прикидывает в уме.

Ежи. Давай. Сбегаешь?

Артур надевает куртку, проверяет, есть ли у него деньги, уходит, но с порога возвращается.

Артур. До семи, ладно? Потом ты меня выставляешь. В восемь мы играем в «Ривьере».

Ежи начинает разбирать стоящий в нише шкаф, но тут раздается звонок в дверь.

Ежи. Заходи!

Звонок повторяется. Ежи открывает дверь. На площадке человек неопределенного возраста.

Ежи. Да?

Человек вежливо кланяется.

Человек. Бромский.

Ежи. Слушаю вас…

Бромский. Можно?

Ежи отодвигается, пропуская гостя в квартиру. Тот протягивает руку. Рука влажная. Улыбается — располагающей, как ему кажется, улыбкой.

Бромский. Вы — сын…

Ежи. Сын.

Бромский. У меня к вам дело.

Ежи, проверив, не идет ли Артур, закрывает дверь. Вводит гостя в комнату. Тот с интересом поглядывает на разбросанные по столу кляссеры.

Бромский. Ликвидируете?

Ежи. Вы по какому-то делу?

Бромский. Совершенно верно. Я понимаю, момент неподходящий, но дело есть дело…

Ежи. Валяйте.

Гость ежеминутно улыбается — может быть, это нервный тик.

Бромский. Вы, наверно, меня видели: я был на кладбище…

Ежи. Что вас интересует?

Гость лезет в карман, достает какую-то бумагу, расправляет ее, снова складывает.

Бромский. Неловко как-то… Ваш отец… понимаете, здесь… срок истекает через несколько дней… он мне задолжал двести двадцать тысяч.

Подсовывает Ежи бумагу. Ежи читает. Подпись, похоже, в самом деле отцовская.

Ежи. Я не знал…

Бромский. Я понимаю, расходы на похороны…

Ежи. Да уж.

Бромский. Вот именно… Я бы мог, если позволите… подыскать какой-нибудь эквивалент… меньше хлопот…

Указывает на лежащие на столе кляссеры. Ежи стоит между ним и столом. Пишет на обороте расписки номер телефона. Отдает листок Бромскому.

Ежи. Позвоните дней через пять. Я постараюсь достать деньги.

Бромский. Большое спасибо, иначе бы пришлось к адвокату… если не ошибаюсь, вы пока не собираетесь расставаться с коллекцией? В случае чего… может, вам понадобится совет или консультация…

В комнату, с победоносным видом размахивая бутылкой, входит Артур.

Бромский. Я понимаю… У вас есть основания… я бы сам в такой ситуации…

Неловкое молчание. Наконец гость раскланивается и уходит.

Ежи. Папа был ему должен двести двадцать тысяч. Пока… этот явился первым.

Артур ставит бутылку на стол, видит вещи, которые Ежи вынул из шкафа, перелистывает газетные вырезки.

Ежи. Он собирал все, что о тебе писали.

Артур. А я думал, он забыл, как меня зовут.

Ежи. Холодильник и кровать с матрасом я бы взял, пригодятся на даче. Остальное твое… Согласен?

Артур просматривает вырезки. На каждой сверху аккуратно написано число и название газеты или журнала. Ежи не уверен, одобряет ли Артур предложенный им раздел имущества.

Ежи. Согласен?

Артур. Согласен, согласен… Я как-то задумался… почему между нами такая разница в возрасте?

Ежи. Я родился до сорок девятого, ты — после пятьдесят шестого. В промежутке он сидел.

Артур. Точно. А я не догадался.

Открывает бутылку, разливает.

Артур. Ты с ним об этом когда-нибудь говорил?

Ежи. Я был слишком маленький. А потом… случай не подворачивался. Он был в АК ^[4], где-то в руководстве… Помню, как он вернулся. Мы все загорелые, а он бледный. Мать за неделю начала готовить праздничный обед. Взяла у соседей скатерть, накрахмалила, раздобыла какие-то ножи, вилки. Накрыла на стол; он подошел, посмотрел и сказал: «Ах, вы тут на белых скатертях ели…» Ушел в свою комнату, и все… Мы с ним виделись иногда… он улыбался. Примерно в 58-м получил от товарища по восстанию письмо. Пришел на кухню и отклеил над паром марку. Долго разглядывал. Стоял и смотрел…

Артур. И тогда это началось?

Ежи. Кажется. Раньше он о марках представления не имел. И с тех пор как отрезало: ни мать его не интересовала, ни я… потом ты…

Артур. Со скатертью отличная история… Теперь это не в моде, а вообще-то можно бы написать песню.

Ежи. А что теперь в моде?

Артур. Ерунда. Помню… тебе купили велосипед… голубой…

Ежи. Отец получил наследство… его брат перед войной уехал в Америку и там умер. Матери купили часы, а мне — велосипед… Остальное отец истратил. Мать никогда не говорила, сколько им перепало, но уж пара тысяч долларов наверняка. У меня не было башмаков, но зато был велосипед. Мать продала часы на жратву… а он покупал марки. Ничего его больше не интересовало… ничего на свете.