Очкарик. Это было сложно?
Паренек в очках спрашивает явно от имени негра, которому переводит то, что говорит Эльжбета.
Эльжбета. Нет, доброжелательных ксендзов было много, но требовалось их отыскать условиться, обговорить детали.
Эльжбета ждет, пока очкарик переведет ее слова негру. Тот в знак благодарности поднимает руку, широко, радостно улыбается: теперь понятно.
Эльжбета. Наконец, все готово. Вечер, холодно. Девочка со своим опекуном приходит к людям, которые согласились стать ее крестными. Это молодая супружеская чета. Девочка замерзла, она полдня добиралась сюда через весь город. Мужчина, ее опекун, нервничает. Хозяева предлагают им чай, девочке очень хочется горячего чаю, но у них мало времени, ксендз ждет, приближается комендантский час. Тем не менее хозяйка, вместо того чтобы одеваться, просит их присесть.
Зофья ведет себя довольно странно. Она сидит неподвижно уставившись на Эльжбету застывшим взглядом.
Эльжбета. Девочка и опекун садятся за стол. Хозяин нервно ходит по комнате. Хозяйка присаживается напротив опекуна и говорит то, что им с мужем трудно произнести. Они вынуждены отказать в обещанной помощи. Подумав и взвесив все за и против, они поняли, что не могут солгать Тому, в которого верят и который, правда, призывает к милосердию, но не позволяет поступать нечестно. Ложь, хотя и во имя доброго дела, несовместима с их принципами. Вот и все. Девочка и ее опекун встают. «Выпей чаю», — говорит молодая женщина. Девочка отпивает глоток, но, поглядев на мужчину, отставляет чашку. Потом, уже внизу, она с нетерпением на него смотрит, не понимая, почему он стоит в подворотне, уставившись на пустынную ночную улицу. «Идем, — говорит девочка, но опекун не двигается с места. — Пойдем, скоро комендантский час».
Эльжбета закончила. На минуту в аудитории воцаряется тишина.
Зофья. Еще кто-нибудь в этой квартире был?
Эльжбета. Да. Пожилой мужчина. Он сидел, повернувшись спиной, кажется, в инвалидной коляске.
3офья. Вам известны какие-нибудь подробности?
Эльжбета. Чашки с чаем были из хорошего фарфора, но все разные. На столе стояла зеленая керосиновая лампа, не зажженная. Горел верхний свет. Окна были затемнены бумагой. Мужчина во время разговора — две или три минуты — не вынимал рук из карманов брюк. Вот все подробности.
3офья. Это было в Варшаве?
Эльжбета. На дальнем Мокотове, улица Одынца.
Зофья откидывается на спинку стула. У нее слегка дрожит рука; она берет авторучку — дрожь прекращается.
3офья. У кого есть вопросы? Ни у кого? Кому что неясно?
Поднимается невысокая худенькая девушка.
Вторая студентка. В священном писании есть заповедь о лжесвидетельствовании против ближнего. В данном случае лжесвидетельство не было направлено против ближнего. Мотивировка не выглядит искренней — если эти люди были настоящими католиками.
Эльжбета. Мне известен только этот мотив. В тот вечер он казался искренним.
Зофья теперь обращается к Эльжбете.
3офья. А какие еще могли быть мотивы? Как вы думаете?..
Эльжбета. Не знаю. Я не знаю, чем еще может быть оправдано такое решение.
Очкарик, переводящий нигерийцу, на этот раз высказывается по собственной инициативе.
Очкарик. Страхом. Если час назад в доме обнаружили другого еврейского ребенка, которого расстреляли во дворе вместе с польской семьей, это мог быть страх.
Эльжбета задумывается.
Эльжбета. Да. Страх — да. Для вас это оправдание? Страх?
Очкарик. Я не рассуждаю, я только называю возможную причину…
3офья. Прошу прощения. Мы слишком далеко заходим. Мотивировки, характеры персонажей, оценки и эстетические проблемы каждый обдумывает дома сам. Спасибо, встретимся через две недели.
Встает и первая выходит из аудитории. Только тогда остальные поднимаются со своих мест.
9
В деканате уже пусто и темно. Зофья зажигает лампу, но сразу же гасит. Из-за окна просачивается оранжевый неоновый свет. Зофья садится в низкое кресло и сжимает поручни. Минуту сидит, не шевелясь. Потом встает, решительно берет свой портфель и выходит.
10
Зофья идет по пустому в эту пору и слабо освещенному коридору. Видит сидящую на одном из подоконников фигуру, огонек сигареты. Подходит ближе: это Эльжбета. Зофья останавливается возле нее, с минуту женщины смотрят друг на друга.
3офья. Это было не на Мокотове.
Эльжбета. Да. В центре.
3офья. На Новгородской.
Эльжбета. Да.
Зофья как будто подыскивает слова. Находит самые простые.
3офья. Это вы.
Эльжбета отвечает совершенно спокойно.
Эльжбета. Да. Это я.
3офья. И вы живы… Я всю жизнь думала… Увижу женщину, теребящую золотую цепочку, и вздрагиваю: «Боже…»
Эльжбета. Я уже давно этого не делала.
Зофья неожиданно улыбается.
3офья. Вы живы.
Эльжбета. Меня спрятали на Праге случайные люди, родственники того человека, который меня к вам приводил. Они гнали самогон, два года я жила, как в винной бочке. Теперь они со мной в Америке: его, правда, уже нет в живых…
3офья. И вы приехали посмотреть на меня… когда будете рассказывать эту историю…
Эльжбета. Я еще в Штатах хотела вам сказать. Несколько раз собиралась написать… приехать… Если б сегодня вы не упомянули о ребенке… Я бы никогда…
3офья. Да. Я понимаю.
Эльжбета. Некоторые считают, будто у людей, спасающих других, есть какие-то особые черты… как и у тех, кто нуждается в спасении… Можно ли определить эти черты и создать модель человека, который способен спасать, и такого, который не способен?.. Виктимология a rebours[3]…
3офья. Пожалуй, да. Такие черты существуют.
Эльжбета. У вас они есть.
3офья. У меня?
Эльжбета. Известно, как вы себя вели после… после того, что случилось со мной. Благодаря вам несколько таких, как я, до сих пор живы.
3офья. Не преувеличивайте.
Эльжбета. Я не преувеличиваю. Я знаю точно. Любопытно, как быстро эта девушка обнаружила фальшь в якобы христианских рассуждениях.
3офья. Ничего удивительного. У нас очень многие интересуются проблемами религии.
Эльжбета. Мне на это понадобилось несколько лет.
Эльжбета докурила сигарету, озирается, хочет выбросить окурок в окно.
3офья. Вон пепельница.
Эльжбета. Вы не курите…
3офья. Но смотрю по сторонам. Где вы остановились? Могу вас подвезти… помню, как вы меня везли через весь Нью-Йорк.
Эльжбета. Триста метров… слабоватый реванш.
