2 ГЛАВА
Посудомойки и носители париков или как я делал карьеру
После Аннегрет была Эрика Зауерланд. Точнее говоря, Эрика Вильма Эмма Фрида Зауерланд. Ничего, кисловато. Вообще, Эрика была похожа на Дженифер Лопес. В том смысле, что на задницы обеим можно ставить бокалы для ликёра.
С Эрикой я познакомился так же, как и с Аннегрет, на дискотеке, в клубе Гёттингенского афро–азиатского общежития, который студенты между собой ласково именовали «обезьянником». В противоположность всяким там супер–пупер заведеньицам города, в которых уже тогда, в 1974, стакан Колы стоил 8 марок, здесь можно было оттянуться за небольшие деньги. Об этом я узнал от моих однокурсников. Собственно говоря, я договорился встретиться с другой девушкой в другом клубе. Но так как я пришёл несколько раньше и не хотел зря торчать у входа, то решил воспользоваться случаем и заглянуть в «обезьянник».
Ступеньки вели вниз, в полумрак клуба. Из глубины неслись «Supersticious» Стива Вондера и «You are the First, You are yhe Last» Барри Уайта. Конечно же, я сперва направился к стойке, и оттуда принялся изучать имевшихся в наличии дам. Позади меня, слева в углу у стойки я обнаружил девушку с чёрными волосами и бокалом шампанского в руке — Эрику.
«Ты хочешь со мной танцевать?» — начал я. Она сказала да. Я, было, развернулся, чтобы идти на танцпол, совершенно счастливый, что так легко нашёл себе пристань, как вдруг она пошла на попятный: «Не, я всё–таки не хочу». Причина проста, как апельсин: она не знала, куда девать бокал.
«Эй, что за чепуха?» — возмутился я. Вот так мы повздорили в первый раз, будучи знакомыми не более десяти минут. Неплохой способ завести разговор. Так прошло два с половиной часа, в течение которых мне приходилось изображать из себя крутого парня, потому как эта дама вовсе не собиралась верить каждому моему слову. Я считал так, она считала по–другому. Я говорил одно, она — совсем другое. Когда я попытался воодушевить её моими мечтами о деньгах и карьере, Эрика заявила: «Только всякие ублюдки покупают крутые тачки».
Наверное, я просто снова не смог удержаться при виде женщины, которая меня дразнила. Это столкнулись два мира, две абсолютные противоположности. Мой отец был самым сильным, самым главным, королём строителей. Её отец был пастухом, который после аварии с мотоциклом давным–давно лежал на кладбище. Мои родители, которые заботились о том, чтобы я окончил гимназию и учился дальше. Эрика, оформительница витрин в Карштадте, которой после восьмилетней школы пришлось отправиться зарабатывать деньги для младших сестёр. Мои мечты были моими крыльями, в будущем я видел мой шанс. Она доверяла только тому, что держала в руках. Она не позволяла своим мечтам подниматься выше багетов, которые украшала.
Но вместе с тем у нас было нечто, что нас объединяло, огромный общий знаменатель: наша оппозиция. Мы были против всего, даже против нас самих.
В тот вечер она вдруг сказала: «Я хочу домой». Её каморка мне понравилась: крохотная, очень уютная. Только запах раздражал меня: «Здесь воняет птицами» — подметил я. «Да, верно» — подтвердила она.
Эрика до ужаса обожала птиц, у неё было около двадцати зебровых зябликов, которые, весело и бодро чирикая, порхали от шеста к шесту. Настоящий друг всех животных. Но настоящим хитом оказались постер Мохаммеда Али, висевший в туалете и раскладной диванчик, на котором мы некоторое время спустя выяснили, где же у Мохаммеда находится Али.
Это вовсе не значит, что я был в ней уверен. Следующая встреча была назначена из тактических соображений на моей территории, в моей квартире в Росторфе, в десяти километрах от Гёттингена. Опыт делает умнее: связанные с Энрике реликвии я заранее спрятал в подвале — таков был план А. План Б — сбренчать для Эрики что–нибудь на гитаре. Испытанным средством были душещипательные песни а-ля «The House Of The Rising Sun». Голосом я страдал вместе с песней.
«…only pleasure he gets out of life, is hoboin' from town to town…» — когда вдруг быстрый взгляд сказал мне: моя публика лежит с приоткрытым ртом на диване и спит. Я был шокирован до глубины души, однако же, сделал выводы. Вместо того, чтобы держаться в стороне от Эрики, как от женщины, ни черта не понимающей в моей музыке, я вычеркнул песню из своей программы по соблазнению прекрасных дам.
Нас действительно нельзя было считать образцовой парой. Главной причиной этого являлись наши постоянные ссоры. Правда, они были несколько односторонними, потому что я женщин такого рода обходил за версту. Никто не смог бы углядеть, с какой скоростью я убегал. Ссоры Эрика устраивала бешеные, казалось, она состоит сплошь из одного темперамента: «Стой, где стоишь, подлый обманщик!» — крикнула она и швырнула как лассо табурет от моего органа «Hammond». Что–то просвистело в воздухе, и следующим, что я смог отчётливо увидеть, был рисунок на ковре в гостиной. Удивительно, что за голова, которая всё это может выдержать — на этот раз она была разбита, как яйцо за завтраком. Эрика запихала меня на переднее сидение моего горчичного «Гольфа», я прижимал носовой платок к кровоточащей макушке, так мы добрались до клиники Alt‑Maria-Hilf. Там я обзавёлся белым тюрбаном, какие носят мусульмане, и когда на меня наматывали бинты, громко и демонстративно стонал: «Ааа!». Эрику мучила совесть, и она знала, что придётся просить прощения. «Мне жаль," — защищалась она — «но откуда мне было знать, что табурет сделан из стали?» Надо же было до такого додуматься! Мы вернулись домой, и я со страдальческой миной уселся на диван. Я решил дать ей поухаживать и побаловать меня. Эрика подложила мне под голову подушку. Ура! Когда я мягко указал на то, что моей кухне не повредила бы рука, способная навести порядок, она ответила лишь: «C какой стати? У меня тоже есть кухня».
Эрика действительно не была ласковой кошечкой. Нужно было быть осторожным, иначе она давала почувствовать свои коготки. Если бы я познакомился с ней в ольденбургские времена, история закончилась бы довольно быстро. Но это был Гёттинген, чужая страна. Мне нужна была союзница, я чувствовал себя одиноким, всеми покинутым, мне нужна была близость. Я не отношусь к тому типу мужчин, которые прекрасно могут прожить без знакомств и женщин — в противоположность Эрике: ей никто не нужен, она прекрасно может разговаривать 5 дней в неделю со своими зябликами. По крайней мере, я так думал. Она обладала внутренней силой, которую я искал, но которая лишала меня уверенности в себе. Тогда я не дарил ей столько внимания, сколько она заслуживала: да, я хотел её, но моё сердце было всё ещё несвободно. Собственно говоря, там не было места для кого–то нового. Там пребывали боль и тоска по Энрике. Но Эрика не требовала многого в эмоциональном плане. В ней я видел возможность убежать от самого себя. Мой билет на свободу.
Так мы встречались первый месяц, второй, третий. Когда шестой месяц подошел к концу, я обнаружил в себе нечто, напоминающее чувства. Не бушующее пламя, а скорее спичка. И с каждым днём, когда я глубже проникал в душу Эрики, она нравилась мне всё больше: её неловкость, её честность, её «с глаз долой — из сердца вон». Я играл роль очаровательного парня: когда звонил, накрывал голову подушкой. В дверной глазок Эрика могла видеть только красные маки наволочки. А если она бывала этими выходками удручена, я усаживался в её огромное красное кресло–качалку и, раскачиваясь, пытался поймать подругу. По крайней мере, она думала, что это так. Правда заключается в том, что я качаюсь на любом стуле, на котором сижу и за всю жизнь падал со стульев не менее пятисот тысяч раз. Так, дурачась, я проник в её сердце.
По уши затраханный, я разъезжал по выходным со своей группой по свадьбам и похоронам. Со временем я поднял цены с пятидесяти марок за выход до двухсот пятидесяти. За такие деньги мы исполняли «Sugar Baby Love» Rubettеs, «Seasons In The Sun» и целую кучу свеженькой «Аббы». Вместе с тем проходили испытание мои собственные композиции. Эрика сопровождала меня на все концерты в качестве оруженосца и девочки на побегушках. Правда, она до сих пор не понимала ни моей музыки, ни моих карьерных планов, но, тем не менее, она поддерживала меня и была со мной. К сожалению, могло случиться так, что она, в то время как я красовался на сцене, смертельно скучала за кулисами. По этой причине во время концерта в гёттингенском манеже она сорвала со стены огнетушитель и залила всё помещение пеной. Согласно девизу: не только он, я тоже. Шутка стоила мне месячного заработка, мне пришлось сразу же выписать чек. Кислота проела дыры в ковре.
