Из всего богатейшего духовного наследия Евагрия, в этой книге мы обратимся к тому, что до сих пор не утратило своей значимости, – к его учению об унынии. На эту тему писали многие авторы до и после Евагрия, об этом говорится в «Изречениях святых отцов», в частности, в первой апофтегме[29] Антония Великого:

Рассказывают о святом авве Антонии, что он, жительствуя в пустыне, однажды подвергся душевному смущению, унынию и особенному нашествию мрачных помыслов. Находясь в этом состоянии, он начал изливать печаль свою пред Богом. «Господи, – говорил он, – хочу спастись, но помышления мои никак не допускают меня совершить это. Что мне делать со страстями моими? как мне спастись?.» Встав с того места, на котором сидел, и немного отошедши, он сел в другом месте, и вот видит известного ему человека, тщательно занятого трудом рук своих. Этот человек то вставал, оставляя рукоделие, и молился, то вновь возвращался к рукоделию: он сшивал листья пальмы. Потом опять вставал и молился; после молитвы опять принимался за рукоделие. Поступавший таким образом был Ангел, посланный Богом ободрить Антония и возбудить его к мужеству. И услышал Антоний глас, исшедший от Ангела: «Антоний! поступай так и спасёшься». Услышав это, Антоний очень обрадовался и ободрился: он начал поступать так и спасся[30].

Как мы уже сказали, Евагрий был наследником целой «традиции» и всячески призывал изучать деяния и наставления святых отцов, чтобы не сбиться с пути[31]. Он первый разработал «теорию» уныния, позднейшие авторы будут лишь более или менее удачно повторять уже сказанное им. Поскольку в наши намерения не входило предложить читателю полное исследование об унынии[32], мы ограничимся учением Евагрия, что позволит составить некоторое представление о его исключительно богатом духовном наследии в целом, ценность и полезность которого для современного человека не вызывает ни малейшего сомнения. Тем более, что в своих творениях Евагрий передаёт нам знание, почерпнутое им из собственного духовного опыта, а не из книг. В одном из своих посланий он открыто признаётся в том, что и ему был ведом этот порок уныния:

Ты посетил сидящего во тьме и в сени покаяния, и ты просветил очи, непрестанно взиравшие к утешению, к свету! Да сподоблюсь я воздать Господу хвалу за утешение твоего письма, которым ты укрепил душу мою, терзаемую унынием; ты вспомнил о «мёртвом псе»[33], иже аз есмь, до сего дня изгнанный в пустыню по множеству своих злодеяний (…)[34]

Здесь, как это вообще характерно для писем Евагрия, нет ни малейшего чувства превосходства общепризнанного духовного учителя; напротив, перед нами человек, который не скрывает своей уязвимости. Мы увидим, что его учение намного ближе нам, чем это может показаться с первого взгляда.

Из всего, что было написано об унынии, мы избрали самое поразительное. В сущности, наставления Евагрия говорят сами за себя, и, несмотря на свою лаконичность, едва ли нуждаются в сторонних комментариях. И лишь поскольку изначально они писались для отшельников и киновитов (соответственно для монахов, живущих уединённо или в братствах), то есть в условиях, существенно отличающихся от нынешних форм религиозной жизни, нам хотелось их объяснить, чтобы тем самым сделать доступными более широкому кругу читателей. «Да простится мне, что разбавил сие драгоценное вино».

Сегодня многие (и не только неверующие) считают монашество, и, прежде всего его исконные и наиболее суровые формы отшельничества, чем-то особенным, выходящим далеко за рамки «нормальной» жизни, а иногда и просто чем-то маргинальным. И сами монахи охотно говорят об особой «монашеской духовной традиции». «Невидимая брань», её вопросы, духовный опыт и формы иноческого подвизания воспринимаются большинством верующих как нечто, относящееся исключительно к монашескому миру и никак не связанное с жизнью «обычных» христиан. Несомненно, читатель испытает соблазн тут же отложить эту книгу в сторону: совершенно ясно, речь в ней пойдёт об учении одного из отцов-пустынников. «Ну какое нам дело до всего этого?» Однако если у вас хватит терпения прочитать эти страницы, вам станет понятно, что заведомое неприятие объясняется всеобщим заблуждением. Оно существует испокон века и в его повсеместном распространении виноваты и сами монахи.

Если верить искушённым в этом вопросе, уныние было едва ли не самым опасным «камнем преткновения» для древних монахов и, прежде всего, для отшельников[35]. Для начала обратимся к самому термину, столь непривычному для нашего слуха.

Уныние (акедия)[36], согласно учению Евагрия, имеет непосредственное отношение к пустынножительству и, прежде всего, знакомо отшельникам. Следует ли из этого, что только монахи-отшельники бывают подвержены унынию?

Разумеется, мы можем прибегнуть здесь к таким общепризнанным авторитетам, как Иоанн Кассиан и Иоанн Лествичник[37]. Но уже в трактате, озаглавленном De octo spiritibus malitiae («О восьми лукавых помыслах»), который дошёл до нас под именем Нила Синайского, мы встречаем следующее утверждение:

Подвизающиеся в священнобезмолвии (исихия) пуще прочих страстей бывают обуреваемы унынием[38].

Чуть позже мы увидим, в каком смысле следует понимать эти слова. Сам Евагрий пишет, вероятно, об этом же в своём Послании к инокам, которые спрашивали его о том, как быть, если под натиском уныния тебя одолевает соблазн покинуть свою келлию:

Постыдно оставить материальную обитель чувств – это знак поражения. И это случается с теми, кто живёт в затворе[39].

Из общего контекста, однако, явствует, что Евагрий здесь имеет в виду не только отшельников:

Поскольку в Египетских монастырях каждый насельник уединялся в своей келье, чтобы заниматься ручным трудом и творить молитву. Вместе монахи собирались только для общей трапезы, а также в часы утренних и вечерних псалмопении[40].

В этом послании он обращается к монахам, которые, очевидно, живут в киновиях (и, скорее всего, не в Египте, а в Палестине) и, несомненно, ведут менее уединённую жизнь по сравнению с той, о которой говорит Евагрий. То есть и киновиты бывают осаждаемы унынием. Об этом говорится в двух приведённых выше фрагментах из «Зерцала для иноков, живущих в киновиях и общинах» и «Наставлений девственнице». Вполне вероятно, что речь в них идёт о двух обителях, основанных его друзьями – преподобной Меланией Старшей и Руфином Аквилейским на Елеонской горе, то есть расположенных не в пустыне, а в городе.

Ниже эти наблюдения найдут многочисленные подтверждения, и таким образом мы можем заключить, что, по мнению Евагрия, уныние не является уделом исключительно анахоретов – ему подвержены и братья, живущие в монашеских общинах. Обратное впечатление может возникнуть потому, что в своих творениях Евагрий чаще всего обращается именно к анахоретам, то есть к отшельникам, которые, как и он сам, весьма редко виделись со своими братьями и почти не принимали посетителей. Его творения, разумеется, ориентированы на особые условия жизни монахов-отшельников, и это существенно для понимания их смысла. В отличие от Евагрия, например, Иоанн Кассиан преимущественно обращается к братьям, живущим в киновиях, и потому расставляет акценты несколько иначе.