Есть два мирных состояния души: одно происходит от естественных семян, другое – когда отступают бесы. За первым следует смиренномудрие вместе с сокрушением, слёзы, беспредельная томительная любовь к Божеству и безмерное усердие к труду; за вторым – тщеславие вместе с гордыней, которые увлекают монаха в пагубные западни остальных бесов. Поэтому тот, кто бдительно стоит на страже границ первого состояния, быстро узнает о набегах бесов[425].
Разница совершенно ясна: первое мирное состояние души происходит из глубин нашего естества, где Бог от сотворения мира посеял неистребимые семена добра[426], другое – чистая иллюзия, обманчивая прелесть, поскольку отступление бесов – это всегда лишь обманный манёвр, используемый для того, чтобы склонить монаха к тщеславию или гордыне от мысли, будто это «бегство» стало плодом его собственных усилий[427].
Упомянутой выше главой «Слова о духовном делании» Евагрий открывает целый ряд описаний «состояний, близких к бесстрастию», которые, впрочем, он называет «частичным» или «несовершенным бесстрастием»[428], тогда как совершенное бесстрастие, обретаемое душой после победы над всеми бесами, он определяет следующим образом:
«Полнота мира» это бесстрастие души, сопровождающееся подлинным познанием сущих[429].
Бесстрастие есть спокойное состояние разумной души, образующееся из кротости и целомудрия[430].
Это состояние внутренней безмятежности (букв, «родина покоя»)[431] является «естественным» состоянием ума, он пребывал в нём от сотворения до того, как стал помрачён разными страстями. Точно так же «от природы» ум светоносен[432]. Оба вида бесстрастия (частичное и совершенное) отражают одну и ту же реальность: ум, «по своей природе» сарах Dei, подобен Богу, и в этом он является «образом Божьим». Страсти, грехи для него – нечто чужеродное, пришедшее извне, они вызывают «смущение» и приводят к «помрачению». Вот почему приближение ангела безошибочно можно узнать по состоянию глубокой умиротворённости, наполняющей душу, и точно так же безошибочно узнаётся приближение демона – по беспокойству, встревоженности и смущению[433], которые он вызывает своим появлением, даже если он и является в обличий «ангела света»[434].
Из всего вышесказанного становится понятным, что именно Евагрий подразумевает под «состоянием умиротворения» и «неизречённой радостью», которые наступают после победы над унынием: и то и другое знаменует собой, что человек с помощью Божьей[435] победил и все остальные страсти, и что отныне он вступил в область бесстрастия conditio sine qua non[436] и тем самым достиг «места молитвы»[437] или «места Божия»[438], то есть созерцания Пресвятой Троицы. Совершенно неожиданный взгляд! Молитва вдруг обретает новый смысл, становится созерцанием мистической скинии Божией в человеческой душе:
И святой Давид ясно научает нас относительно того, что есть место Божие. Он говорит: И бысть в мире место Его и жилище Его в Сионе[439]. Таким образом, «местом Божиим» является разумная душа, а «жилищем» – свето-подобный ум, отвергший мирские похоти и научившийся взирать на логосы земли[440].
Когда ум оказывается по ту сторону всех помыслов о (чувственных) вещах, он открывает это «место Божие» в себе самом. Он не может оказаться по ту сторону (их), если не совлёкся страстей, которые сковывают его посредством помыслов, привязанных к чувственным вещам. Он совлекается страстей благодаря добродетелям, простых помыслов – посредством духовного созерцания, а последнее в свой черёд зажигает в нём тот свет, который в час молитвы указует к «месту Божию»[441]
После того, как ум совлечёт с себя ветхого человека и облачится в человека, рождённого от благодати, тогда он также узрит во время молитвы своё состояние, подобное сапфиру или небесному сиянию, – его Писание и называет «местом Божиим», которое старейшины лицезрели у подножия Синая[442].
Это «место» (Писания) также называют «созерцанием мира»[443], здесь этот «мир» открывается в тебе самом, и он превосходит всякое разумение и хранит наши сердца[444]. Ибо в чистом сердце запечатлено новое небо, и видение его – свет, и место его духовное, где в определённой мере можно узреть разумения сущих. К тем, кто удостоился его, нисходят святые ангелы. Памятозлобие помутняет это видение, и кипение гнева окончательно гасит его своей яростью[445].
Это видение сияющей божественной славы – высочайшая форма познания Бога, которое возможно уже в этой жизни[446]. Оно осуществляется «в светлом зерцале» ума того, кто чист от всякой помрачающей страсти, оно достигает своей полноты в предстоянии человека «лицом к лицу» с Богом, когда «будет Бог все во всём»[447].
Един Отец (…) сам, и конец и совершеннейшее блаженство. Когда мы познаём Бога не как в зеркале, не при посредстве посторонних предметов, а приступим к Нему, Единому, тогда мы познаём конечную цель[448].
Жажда этого познания безгранична[449], из неё рождается неутолимое желание Бога[450], познание Бога тоже будет безграничным[451]: непрерывное возрастание в познании и любви перед лицом бесконечности Бога будет оставаться сущим неведением[452]. И «блаженны достигшие сего неведения, что превыше всего!»[453]
Божественный ум – это умиротворённый ум, в котором всякое движение утихает и который облекается светом созерцания Пресвятой Троицы, и он просит Отца об исполнении своего ненасытного желания[454].
Вслед за унынием, которое потрясало человека до самых сокровенных глубин его естества и было мужественно перенесено, возникает не просто чувство облегчения или удовлетворённости – иначе бы уныние осталось лишь психологическим феноменом. Свершившийся переворот знаменует собой прорыв к подлинно личностному существованию во встрече с личностью Самого Бога.
