– Надеюсь, что это так, – отозвался Йоун. И, поджав губы, снова принялся валять чулок.

Тоути повернулся к Агнес:

– Почему твоя подруга так сказала?

– Я решила, что она просто завидует. Она же и сама была бы не прочь перехватить Натана. Видите ли, мы знали, что он подыскивает экономку.

– И что с того? – спросил Тоути.

– Работать на хозяина, у которого денег без счету? Получить должность, на которой ты будешь выше простой служанки? Вести дом и хозяйство, делать все, как тебе заблагорассудится, и не держать ответа перед хозяйкой? – Агнес покосилась на Маргрьет.

– Продолжай, Агнесс, – пробормотала та.

– Слухи о подобном месте, преподобный, расходятся очень быстро. Все девушки в Гейтаскарде знали, что Натан Кетильссон холост, что ему требуется экономка, а может, и не только экономка, и Мария конечно же мечтала о лучшей доле для себя ничуть не меньше, чем я сама. – Агнес оглянулась на прочих слушателей. – Я-то прежде всего хотела получить место Каритас. В этом не было ничего непристойного.

Гвюндмюндур фыркнул, и глаза Агнес сверкнули.

– На самом деле мы с Натаном сдружились потому, что нам нравилось разговаривать друг с другом. Он приезжал в Гейтаскард почти каждую неделю, и мы подолгу беседовали. – Агнес неприязненно глянула на Лаугу. – Натан предложил мне свою дружбу, и я приняла ее с радостью, потому что у меня было крайне мало друзей. Мария вскоре стала чуждаться меня, и чем чаще навещал меня Натан, тем холоднее относились ко мне все остальные. Ну да ведь они были всего лишь слуги. – Она словно швырнула эти слова в лицо работникам, которые устроились в углу бадстовы. – Натан был умный человек, врач, знал арифметику и не скупился на деньги. Той осенью он вылечил от кашля многих слуг Гейтаскарда – и чем же они ему отплатили? Черной неблагодарностью, вот чем. Они знали, что Натан зачастую приезжает лишь за тем, чтобы повидаться со мной, и мстили мне за это. А я-то в чем была виновата? Когда я рассказала слугам, что Натан наконец-то предложил мне работу в Идлугастадире, я ожидала, что за меня порадуются. Как бы не так – меня обвинили в зазнайстве, дескать, возомнила о себе невесть что, а на самом деле обычная нищенка. Та зима открыла мне новую разновидность одиночества, и только визиты Натана радовали меня, помогая развеяться. Я была так довольна, что скоро покину Гейтаскард. Брат ушел без оглядки, Мария не желала со мной знаться – больше меня там ничто не держало.

Агнес смолкла и яростно застучала спицами. Тоути заметил, что Лауга и Гвюндмюндур украдкой переглядываются. Несколько мгновений царила неловкая тишина, которую нарушали лишь позвякивание спиц да сдавленные смешки Кристин. Наконец, когда ветер снаружи взвыл с новой силой, Йоун поднялся и предложил всем отправиться спать. Тоути, вдруг ощутив усталость, охотно согласился занять свободную кровать. Пока Агнес рассказывала о Натане, он почувствовал недомогание, теперь у него першило в горле, и больно было глотать. Когда лампа погасла, он задумался, правильно ли поступил, позволив Агнес говорить.

Иногда после разговоров с преподобным у меня мучительно пересыхает во рту. Язык так устает, что не в силах шевелиться – лежит между зубов, точно мертвая, мокрая насквозь птица между камнями.

Что я наговорила преподобному? Что поняли из моего рассказа все остальные? Не важно. Никто не в состоянии понять, каково это было – знать Натана. В те первые встречи мы словно возводили вдвоем некую святыню. Мы с превеликой бережностью складывали слова, составляли их вместе так, чтобы не оставалось зазоров. Каждый из нас строил свою башню, свою веху наподобие тех, которые ставят вдоль дорог, чтобы путники не заблудились в непогоду. Мы видели друг друга сквозь туман, сквозь душную обыденность жизни.

Тогда, в Гейтаскарде, мы бродили вечерами по снегу, и он скрипел у нас под ногами. Однажды, поскользнувшись на льду, я ухватилась за руку Натана, и он потерял равновесие. Хохоча, мы вместе упали на снег, и Натан толкнул меня на спину, и мы лежали рядом, завороженно глядя на звезды, беспорядочно рассыпанные в небе. Натан принялся называть мне созвездия.

– Думаешь, это туда люди отправляются после смерти? – спросила я.

– Я не верю в рай, – сказал Натан.

Его слова поразили меня.

– Разве можно не верить в рай?

– Это ложь. Человек создал Бога, потому что боялся смерти.

– Как ты можешь такое говорить?

Натан повернул ко мне голову, в волосах у него блестели льдинки.

– Агнес, не притворяйся, будто не согласна со мной. Мы существуем только здесь и сейчас, и ты это знаешь. Жизнь вот здесь, в наших венах. Есть только снег, небо, звезды, то, что они нам говорят, – и более ничего. Все прочие просто слепы. Они сами не знают, живы они или мертвы.

– Они все же не так уж плохи.

– Агнес, ты делаешь вид, будто не понимаешь меня, но ведь это не так. Мы с тобой одного поля ягоды. – Натан приподнялся на локтях, и лунный свет залил его лицо. – Мы лучше, чем вот это. – Он движением головы указал на дом. – Тут жизнь – это грязь и борьба. И тут все готовы принимать ее такой, как есть. – Натан придвинулся ближе, а затем нежно поцеловал меня. – Тебе не место в этой долине, Агнес. Ты другая. Ты не боишься ничего на свете.

Я засмеялась.

– Тебя-то я уж точно не боюсь.

Натан улыбнулся.

– У меня есть к тебе один вопрос.

Сердце мое так и подпрыгнуло в груди.

– Правда? Какой же?

Он снова улегся на снег.

– Как называется пространство между звездами?

– У него нет названия.

– Так придумай.

Я погрузилась в размышления.

– Пристанище души?

– Агнес, это то же самое, что рай.

– Нет, Натан. Не то же самое.

Только потом я задохнулась под тяжестью его доводов и его мрачных мыслей, высказанных вслух. Только потом работа наших языков породила лавину, и мы застряли в расселинах между тем, что сказали и что хотели сказать, – пока не потеряли друг друга, не перестали доверять словам, которые произносили наши уста.

Той ночью мы пошли в коровник. Я наполнила пустоту его ладоней своими губами и грудями; тела наши прильнули друг к другу. Руки Натана смяли ткань моей юбки, подняли ее, и я ощутила нагой кожей прикосновение холодного воздуха. Я опасалась, что нас могут обнаружить; опасалась, что меня объявят шлюхой. Затем я впервые ощутила прикосновение его наготы, и это было как выстрел, как падение в пустоту. Завязки моих чулок болтались у колен, и мягкие волосы Натана щекотали мою шею.

Тогда я жаждала тяжести его тела. Жаждала ощущать его дыхание – учащенные вздохи и властный натиск горячих губ. Его запах, гладкая нагота его тела – ни в чем он нисколько не был похож на других. Я выгибала шею до тех пор, пока лицо мое не покрылось каплями пота. И ощущала в себе его жар, его напористые движения. Он застонал, и звук этот завис в воздухе, точно облако пепла над вулканом.

Потом мне хотелось плакать. Все было слишком настоящим. Множество чувств нахлынуло на меня, не позволяя осмыслить истинную суть происходящего.

Натан улыбался, заправляя рубашку. На кончиках его всклокоченных волос искрились крохотные капельки воды. Он погладил меня по щеке, спросил, не было ли мне больно, не кровило ли. Рассмеялся, когда я ответила – «нет». Что он испытал при этом – облегчение? Или досаду?

– Не уходи, пожалуйста. Не спеши.

– Вставай с соломы, Агнес. Ступай спать.

– Ты вернешься?

Он вернулся. Снова и снова он возвращался ко мне той долгой зимой. Были холодные ночи в рыхлом снегу и вечера в коровнике, когда все уже спали. И хотя долина тонула в толще снега, а в молочне замерзало молоко, душа моя таяла. Снаружи пронзительно завывал ветер, но прикосновение его губ опаляло огнем. Когда ударили морозы, мы встречались в кладовой, и над нами маячили, точно созвездия, куски вяленого мяса. Солома пропитывала нас ароматом лета. Помню ощущение, будто кровь так переполняет меня, что вот-вот выплеснется наружу. Знаменитый Натан Кетильссон, великий мастер кровопусканием изгонять болезнь из тела, любовник не менее знаменитой Скальд-Роусы, тот, кто слышал колокола Копенгагена и самоучкой выучился латыни, – необыкновенный человек, точно вышедший из саги. И вот этот человек избрал меня. Впервые в жизни кто-то наконец заметил меня, и я любила его, потому что он подарил мне ощущение самоценности.