Коляска подкатила к барскому дому. Еремей сказал Нефедычу:

– Езжай на конюшню, пусть конюх распряжет жеребчиков. А ты возьми у него хорошие тонкие вожжи. Узлы, чать, вязать умеешь?

– Как не уметь!

– Ну так поспеши!

Нефедыч вернулся, они вошли в темный дом. Еремей принес из своей комнаты канделябр. Сказал:

– У них свои канделябры, а у нас свои. И ступай потише, не как слон, а не то убежит.

– Кто?

– Канделябр.

Нефедыч подумал, что управляющий рехнулся. Но пошел на цыпочках. Пришли к комнатам, в которых Пьер Жевахов разместил Палашку с той поры, как она стала его любовницей. Она жила теперь как барыня, в её комнатах были цветы в горшках, диваны, картины, книги. Голландская раззолоченная лютня и статуя Аполлона Бельведерского украшали её жилье. В клетках резвились щеглы и канарейки. Кровать в спальне была застелена простынями и покрывалами с рисунками русских пейзажей.

Еремей рванул дверь, она оказалась заперта изнутри задвижкой. Это было особенно обидно: безродная крестьянка, а барыню из себя корчит! Еремей рванул дверь, и оторвалась дверная ручка!

– Отопри! Хуже будет!

– Ни за что не отопру, барину пожалуюсь!

– Барину? Я сам теперь барин! Нефедыч, тащи топор!

Палашка отперла дверь:

– Стыдно вам, Еремей Иванович, среди ночи так врываться. Вы же в нетрезвом состоянии.

Еремей ударил Палашку кулаком в подбородок, она рухнула на пол. Он поднял её, возложил на постель, начал в остервенении срывать с нее одежды. Приказал Нефедычу привязать её вожжами за руки и за ноги к спинкам кровати. Нефедыч это исполнил, Палашку было жалко, но Еремея злить было нельзя.

– Так! Растягивай её, как лягушку. Вот, теперь можешь уйти, без тебя управлюсь.

Палашка, напряглась, задергалась, пытаясь освободиться от пут. С жалобным звоном упала лютня, защебетали, запрыгали в клетках птицы.

– Врешь! – сказал Еремей. От меня не уйдешь. С братцем моим спала? Ну и со мной поспишь, от тебя не убудет! Ишь ты! Канделябр! Я те свечу-то вставлю! Она у меня, слава богу, не маленькая, гореть долго будет!

Он ушел от нее под утро. Развязал, заплаканную, тихую. Вожжи забрал с собой. Кто её знает, еще повесится. У баб, известно, волос долог, а ум короток.

Утром Палашка в простом сарафане и в старой душегрее пошла с корзиной в руке на окраину деревни. Там были амбары и рига. Мужики таскали мешки и складывали на телеги. Палашка отозвала одного из них в сторону:

– Фомка! Я тебе по-прежнему люба?

Фомка почесал затылок:

– Мало кому ты люба. У тебя вон художник был да сын княжеской.

– Ты хочешь мне помочь?

– Как же это?

– А вот я пойду сейчас к большому логу калину собирать. А вы, когда с обозом поедете мимо, меня захватите. Довезете до Москвы. К старому князю хочу в дом в работу проситься.

Фома глядел разочарованно:

– А я-то думал! Но как же я тебя с собой возьму? От Еремея указа такого не было! За самовольство он и на конюшне выдерет. Я ведь не один еду. Нас четверо мужиков. Топоры с собой берем, дубины. Теперь на дорогах шалят. Мужики скажут, чтобы не брал тебя, раз дозволения не было.

– Я мужикам по два ефимка дам, а тебе целых пять.

– Тогда дело другое! Жди нас у лога. Сейчас овес да муку погрузим и тронемся. Жди.

Когда карета въехала в Петербург, Пьер Жевахов приказал вознице остановить её возле первой же встреченной церкви. Агенты, следовавшие за каретой Жевахова от самой Москвы, тоже остановили свою карету. И поспешили в ту же церковь. Но Жевахов как в воду канул. Долго метались между прихожан и прихожанок бедные агенты. Один был наряжен матросом, другой мещанином, третий крестьянином. Заглядывали всем мужчинам в лица. Жевахова не было.

Служба кончилась. Прихожане стали расходиться. Вышла из церкви и стройная красавица с копной русых волос, выглядывавших из-под дорогой темной шали. В руке она держала изящный зонт, дорогое платье её при ходьбе шелестело и обнажало прелестные щиколотки.

Красавица наняла извозчика, что говорило о её невысоком положении в обществе, ибо не имела собственной кареты.

Шпики следили за каретой Жевахова и не обратили на красотку ни малейшего внимания. А она назвала извозчику адрес и томно откинулась в коляске, над задним сиденьем которой по случаю дождя был раскрыт кожаный веер.

В переулке за каналом показался каменный дом, в котором жил французский посланник маркиз Жак Иохим де ла Шетарди. Сей муж давно вел тайную борьбу с засильем немцев возле российского трона, кои мрачно сеяли здесь вражду к прекрасной Франции. За ним следили. Возле дома его днем и ночью вечно бродили переодетые агенты, запоминая всех, кто входил в дом посланника, и всех, кто выходил из него. Чаще всего агенты Ушакова изображали из себя продавцов сбитня. Они таскали на ремнях пузатые медные сосуды, каждый такой сосуд имел два крана и назывался «казаком». В него был налит горячий сбитень. В центре сосуда в специальной трубе шаял древесный уголь, не давая напитку остыть[17].

Агенты, видимо, неплохо зарабатывали на продаже сбитня с пряными травами и приправами, ибо погода в эту пору в Петербурге чаще всего была промозглой, холодные ветры задували от Финского залива, летели над Невой и каналами. Красивая женщина тоже попросила себе сбитня. Выпила и сказала, что у неё нет денег и она отдаст потом. Сбитенщик-агент остолбенел от неожиданности. Потом заулыбался:

– Вот ежели бы поцелуй за сбитень получить, так можно было бы налить еще!

Женщина шлепнула его зонтом по заднему месту, мелодично сказав:

– Подожди, милый, может, еще и два поцелуя получишь! – и вспорхнула на крыльцо дома французского посланника.

«Наверняка, новую горничную нанял проклятый французишка! – завистливо подумал агент. – Вот жеребчик, так жеребчик! Женщин меняет ежедневно, сколько фрейлин познал, говорят, с самой принцессой Елисаветой путается».

А незнакомка смело вошла в дом и сказала мажордому:

– Доложи-ка маркизу де ла Шетарди, что прибыла Марианна! Что ты смотришь на меня как баран на новые ворота? Иди выполняй, что сказано! По одежке встречают, по уму провожают! Слыхал такую русскую пословицу?

Француз-мажордом пожал плечами и неохотно пошел выполнять приказание странной незнакомки. Вдруг попадет от хозяина? Девка-то явно не того круга!

Маркиз, услыхав о приезде Марианны, не рассердился, а быстро спустился по лестнице, схватил незнакомку за руку и потащил в свой кабинет.

Когда они остались одни, незнакомка задрала платье и сказала:

– Один момент, дорогой маркиз, сейчас я сниму панталоны и вы будете полностью удовлетворены!

– Ни минуты не сомневаюсь! – воскликнул маркиз, обнажая ровные белые зубы.

Прелестница приспустила панталоны и вытащила из них увесистый сверток:

– Вот маленький подарочек для нашей принцессы от кардинала Флери и Семена Нарышкина. Эти денежки еще больше поднимут престиж Елисаветы среди славных гвардейцев. Им же надо побаловать содержанок, приодеться. Деньги вообще никому не мешают.

– Уверяю вас, дорогой Пьер, – сказал маркиз, – дело не только в деньгах, гвардия и народ – за принцессу. Вот и Бирона в ссылку отправили, а всё едино – всем управляют немцы. Да и нынешний наследник, в нем и крови-то русской почти нет. А принцесса Елисавет все же дочь великого Петра! И как она щедра и красива! Народу это нравится. Конечно, ей теперь нужны деньги весьма. Весы ведь могут качнуться и в ту, и в другую сторону. Я и не чаял получить от вас эту посылку, ведь вы были в застенках Ушакова!

– Был! Но у них не было ни малейших улик против меня. Я увидел слежку за собой сразу как возвратился из Франции. И я отводил им глаза: пьянствовал, дебоширил. Потом уехал в имение. Они меня взяли без каких-либо улик.

– Милый Пьер! Вы же не хуже меня знаете, что этим костоломам даже и улики не нужны. Под пытками люди наговаривают на себя.