Полупуд рассмеялся и принялся неистово почесывать грудь, негромко постанывая то ли от боли, то ли от удовольствия.

Наверное, надо было что-то сказать в ответ, но, честно говоря, я немного растерялся. Слово не воробей – брякнешь чего-нибудь не в такт, после замучаешься оправдываться. А если ты даже не в теме, какой год на дворе – ляпнуть глупость немудрено.

– Эй, добрый молодец, чего молчишь, как воды в рот набрал? – удивился казак. – Немой, что ли? Али глухой?..

«Гм, а ведь неплохая мысль… Спасибо за подсказку, казак Василий. На первых порах это позволит не отвечать на вопросы и, соответственно, не попасть впросак. А там поглядим, что по чем на Привозе…»

И я кивнул. Для наглядности изобразив невнятное движение пальцами возле губ и промычав что-то невнятное.

– Вона как… Бывает… – запорожец отнесся к моей ущербности весьма философски. – Ну, да ничего. Казак не баба, ему много говорить нет нужды. Руки-ноги целы, голова на месте – вот и славно. А сигнал товарищам, если понадобится, и свистом подать можно. Или каким другим знаком…

Зачем же другим? Желая продемонстрировать умение свистеть, я сунул пальцы в рот и надул щеки. Вот только Василию такое рвение совершенно не понравилось. Казак оказался рядом со мною едва ли не быстрее, чем прыгал в реку.

– Я те свистну! – ударил по руке, так что мои пальцы выскользнули изо рта, и прорычал прямо в ухо: – Я те так свистну, что уши отвалятся. Белены объелся?

Столь резкий переход от добродушия до свирепости огорошил меня настолько, что я глупо усмехнулся в ответ. Мол, чего ты? Это ж понарошку… в шутку.

– Еще и блаженный… – сделал собственный вывод Полупуд.

Казак покивал задумчиво, одновременно с ожесточением почесываясь в разных местах.

– То-то я гляжу, ты какой-то странный. Чистый, ухоженный, руки нежные. Сперва подумал, что евнух, потом вижу – нет, все хозяйство на месте. Может, из белого духовенства?.. Хотя нет – молод для ангельских чинов, и трубка опять же, монашеской братии не подруга… Гм? А ну-ка перекрестись!

«Это пожалуйста. Хоть сто порций»

В церкви я за свои двадцать два года раз десять бывал, не больше, но стараниями бабушки Галины Михайловны и ее сестры Ольги креститься умею. Даже нескольким молитвам обучен. Так что крестным знамением осенил себя, как положено по православному обычаю – справа налево, не замешкавшись ни на секунду.

– Добро… – прогудел Полупуд. – Всяко приятнее, когда спасением жизни своему, а не чужаку обязан.

Казак вывернул наизнанку штаны, внимательно осмотрел каждый шов и только после этого натянул шаровары на себя. Проделал то же с рубахой, но надевать не стал – протянул мне.

– Держи, парень. Господу все равно, а промежду людей принято срам прикрывать. Да и замерз ты, я вижу, изрядно. Вона как скукожился весь.

Как мокрая рубаха может согреть, я не понял, но от одежды отказываться не стал. А как только просунул голову в воротник, Василий приступил ближе и, не глядя на меня, тихонько прошептал:

– Рот открой…

Я и разинул варежку. От удивления.

– Язык цел… Голову наклони…

Мог бы и не просить. Поскольку его ладонь уже легла на мой затылок, и шея сама согнулась под непреодолимой тяжестью. Потом пальцы казака неожиданно бережно прикоснулись к шраму на макушке. На прошлой неделе с отцом калитку на даче чинили. Вернее, отец чинил, а я ассистировал. Подай-принеси-убери. Да и то ухитрился поскользнуться и въехать головой аккурат в завесу. Крови было… Рана хоть и небольшая, но достаточно глубокая, чтобы след остался. Вот его-то Василий сейчас и нащупал.

– Угу… Слышишь хорошо. Рубец свежий имеется. Хоть и вскользь прилетело, но видимо, зашибло крепко. Стало быть, не врожденная немота, а от удара… – сделал вывод самозваный лекарь. – Это радует, парень. Проси у Господа милости, и если будет на то воля Его – заговоришь. Доводилось, знаешь, повидать, как бывалые казаки, не чета тебе, закаленные воины, немыми с кровавой сечи выбирались, а потом – кто через час… кто через пару лет – но дар речи обретали. А я, уж будь покоен, к твоей молитве и свою просьбу присоединю. Со всей искренностью.

«И за это, казак Василий, отдельное тебе спасибо. Не за молитву, а что еще один совет дал. Значит, если я на днях или чуть попозже заговорить надумаю, тебя это не удивит».

– Жаль только, имени твоего так не узнал. Придется прозвище придумать… – и Полупуд уставился на меня с задумчивым прищуром во взгляде.

С этим поворотом сюжета я согласиться не захотел. Казацкие прозвища иной раз такие заковыристые бывали, что при детях и женщинах лучше не произносить. Поэтому поднял руку, привлекая внимание запорожца, потом присел и стал выводить мундштуком на песке большие литеры. Неторопливо, как ребенок. Все же средневековье на дворе.

– Так ты грамоте обучен, что ли? Это добре… – обрадовался запорожец. – Сам я, правда, только некоторые литеры знаю, но поглядеть можно…

Он встал у меня за спиной и стал читать вслух.

– Покой… Ять… Твердо… Рцы… Петр, что ли?

Я кивнул. Дважды.

– Ну, со знакомством, Петро… – казак Василий без обиняков сграбастал меня в объятия и стиснул так, что чуть ребра не хрустнули.

Я с семи лет по разным секциям ходил. Футбол, плаванье, водное поло, самбо… На первом курсе, когда еще успевал совмещать учебу с тренировками, кандидата по боксу сделал. Потом студенческая жизнь завертела, и не до спорта стало, но до последнего времени не реже чем раз в неделю в «качалку» заглядываю. А дома, под настроение, полуторапудовую гирю тягаю… Да и зарядкой не брезгую. В общем, слабаком себя не считаю, и все же – ощущение было, словно под пресс попал. Неимоверная силища у человека…

Нет, что ни говори, а повезло с товарищем. Еще и считающим себя обязанным мне жизнью. Так что теперь я здесь точно не пропаду. Где бы это самое «здесь» ни находилось.

– Славное мы с тобой войско, Петрусь… – скептически оглядев нас, хмыкнул Полупуд. – Шаровары и те одни на двоих.

Вместо ответа я только руками развел.

– Ну, ничего. Обновка дело поправимое… – продолжил размышлять вслух запорожец, зачем-то оглядываясь по сторонам. Неужто считал, что одежда тут вот так, запросто валяется. Объедки у костров – да, имелись. Но теперь, когда я больше не один, наклониться и поднять огрызок лепешки с земли, утоптанной сапогами, перемешанной с золой и пеплом, – стало зазорно. Вот уж действительно: человек на многое способен, когда его никто не видит, и совсем иное – на миру.

– Вчера одного из невольников гадюка укусила… Летом, особенно перед грозой, они злющие, – заметив мое недоумение, поделился соображениями казак Василий, заодно объясняя вчерашнее происшествие.

– Яд я высосал. Но когда попросил татарина огня – ранки прижечь, этот сучий потрох взял и зарубил Грицька. Просто так… Забавы ради. И ведь видел, как я с укусом возился и кровь отравленную сплевывал… Чтоб его, кобыльего сына, вместе со свиной требухой в могилу закопали!..

Казак зло сплюнул и перекрестил рот.

– Не сдержался я и отблагодарил. Как смог. Жаль, что только левой рукой дотянулся. Зато приложил от души. – Полупуд продемонстрировал увесистый кулак. – Голомозый лишь сапогами мелькнул…

Я кивнул. Да, такой «кувалдой» можно запросто быков на бойне глушить.

– А потом на меня остальные набросились. Хрястнули чем-то по затылку… тоже не жалея. Так что и не помню больше ничего. Вроде еще били, но это уже как во сне. Очнулся, когда ты меня угольком прижигать стал… – Полупуд непроизвольно покосился на разворошенный муравейник и заметно вздрогнул. – Тьфу, напасть анахтемская… Храни тебя Господь и Пречистая Дева Мария, Петро… Не дал пропасть ни за понюх табаку.

Помолчал немного и продолжил спокойнее:

– Так вот, думаю, басурмане не стали утруждать себя похоронами Грицька. В лучшем случае – бурьянами притрусили.

Я сразу и не взял в толк, к чему запорожец клонит, а когда сообразил – недоверчиво уставился на него. Василий понял вопрос и без слов.