— Через десять минут привезут новый, — доложили сзади.

— Сколько времени ждет хор? — спросил Василий.

— Семь часов… кажется.

Он оглядел вытянутые по струнке спины… и, к счастью, в ту же секунду в зал въехал рояль.

— На десять минут раньше! — доложили Василию.

— Господи, слава тебе, Господи! — тихо заговорил кто-то сзади…

Он заехал туда, куда не должен был заезжать. Ему открыли камеру, где сидел Гоша. Василий смотрел на Гошу долго, в приоткрытую дверь. Молчал.

— Здорово! — сказал Гоша, разозлившись.

— Поговори! — крикнул конвоир.

— Нищему пожар не страшен, — Гоша улыбнулся, и Василию показалось, что у Гоши сто зубов.

Василий приказал закрыть камеру, пошел на выход, а конвоир, радостный от того, что можно разговаривать, рассказал:

— Говорит: не надо суда. Говорит: расстреляйте так. Когда, говорит, меня расстреляют, она поймет, что она наделала! А у нее, говорят, от побоев глаз вытек! Животные!

— Прекратить, — сказал Василий. Ему стало мерзко.

— На воздух! — приказал он конвоиру.

Нет, на улице действительно лучше: определенно, радостно. Василий принял солнечный лучик на лицо и поехал к Балерине. Она удивилась:

— Василий! Ну кто же дарит искусственные цветы? Да еще и желтые!

— Да? Я подумал: будут стоять всегда.

— Искусственные цветы дарят покойникам. А желтый цвет — к измене. Какой вы смешной, — и она чуть-чуть, коротко погладила его по плечу. Он был грустен.

— У вас что-то случилось? — спросила она.

— Не у меня. У знакомых людей. Судьба других людей действует очень сильно. А что вы делаете, когда вам грустно?

— Я? — Она задумалась. — Я читаю.

— Читаете? Может быть… Знаете что, а напишите-ка мне список писателей, которых надо прочесть обя-за-тельно. Я так часто ловлю себя на необразованности.

— Давайте, — она оживилась, достала бумажку. — Я тоже вас иногда ловлю на необразованности… Извините, — оправдалась. — Это совсем не страшно. — Написала: — Пушкин. Лермонтов. Толстой. Чехов. Дюма. Пока хватит?

Он взял бумажку, прочел, вернул.

— Почему? — удивилась она.

— Я запомнил.

— Уже? — она засмеялась.

— А знаете, что делаю я, когда мне грустно? — спросил Василий загадочно. — У вас есть время?

— Два часа.

— Поехали!

Они сели в машину и поехали. На набережную. Туда, где начиналось строительство огромного, нового, небывалого дома.

— Смотрите! — сказал Василий, красиво поведя рукой. — Здесь будет дом! И дом будет первым домом будущего. Дом-счастье, дом-город! В нем будут библиотеки, детские сады, магазины, школа, кинотеатр, парк во дворе! Человек будет въезжать в квартиру, обставленную прекрасной современной мебелью! В этом доме будут жить прекрасные люди! Как жаль, что все делается медленно, как жаль, что так мало хорошего в нашей жизни! Но я — верю. Если бы не верил, я бы не жил. А вы?

Он вдохновился, машина поехала быстрее.

— И я, — ответила Надежда Павловна, едва удержав на голове белый прозрачный шарф.

Девушки в школьных формах помахали вслед машине и запели комсомольскую песню. Автомобиль разогнался вдруг и превратился в ракету. И, взмыв ввысь, сделал круг над Москвой.

— Хорошо? — крикнул Василий Надежде Павловне.

— «Налейте, налейте бокалы!..» — запела голосом Виолетты из «Травиаты» Надежда Павловна…

Потом они плавно ехали на теплоходе по Москве-реке, в ресторане, и Надежда Павловна рассказывала:

— Если бы вы знали, как хочется иметь дом! Свой, настоящий дом, где можно из спальни выбежать в ванную без халата… Простите. А дядя Коля, сосед из угловой? Запил, купил щенка. Щенка принесли две женщины… с Савеловского вокзала. Вы понимаете. Пили три дня, обокрали дядю Колю и ушли. Щенок обгадил ему постель, он выбросил щенка и заперся. Нет его и нет. Я хотела вызвать милицию: мало ли что? Сегодня утром выходит на кухню: ширинка расстегнута, как обычно, волосы дыбом, белый от ненависти, и говорит: «Я вам что: ОДНА должна готовить?!»

Василий засмеялся, качая головой.

— Я не знаю, что там у него произошло в мозгах, — продолжала Надежда Павловна. — Почему он решил, что он — она… Что готовить?.. Вам тоже смешно. А в его комнате раньше была моя детская. Правда, я почти не помню ее.

— Мне не смешно, — Василий пожал ей руку. — Если бы вы знали, как болит сердце от наших недостатков. Но, может быть, я сумею вам помочь. Не сейчас. Дайте мне две недели — и я постараюсь.

— Что вы! — испугалась Надежда Павловна. — Я совсем не имела в виду! Получается, что я вас заманила, чтобы просить!.. Василий, дайте мне слово, что вы ни-ког-да ничего не будете делать для меня!

— Не дам!

— Нет, дадите! Нет, обещайте, что вы ни-ког-да!.. Или я навсегда запрещу вам видеться со мной!

— Раз так, обещаю, — засмеялся Василий и погладил ее по ладошке.

— Давши слово — держись! — она погрозила пальчиком и мягко отняла ладошку, хотя ей не хотелось этого делать. — А вот лучше назовите мне писателей, которых вы обязаны прочесть!

Василий прищурился и перечислил писателей.

— Потрясающе! — восхитилась Надежда Павловна и быстро-быстро зааплодировала.

Адвокат собрал необходимые вещи, немного: вещмешок. Надел пальто. Остановился. Подумал и написал на бумажке:

«Я — испугался!

«.

Поставил подпись, сложил письмо в конверт и, выйдя из квартиры, опустил конверт в ящик Писателю.

На звук опущенного письма выглянул Друг Писателя. Адвокат вздрогнул и спросил:

— Дома, не знаете?

— Знаю. Дома, — торжественно ответил Друг. — Попросил три минуты на сборы. Жду!

— Да, — неопределенно ответил Адвокат и пошел вниз по лестнице.

Друг вернулся в квартиру, дождался по секундомеру, когда можно забирать Писателя.

Тот сидел на кухне, в пальто. Написал на пыльном подоконнике — с у д. Подумал и взял «с у д» в кавычки. Дописал большую букву. Встал.

— Пять, четыре, три, две, одна, — просчитал соответственно секундомеру Друг. — Три минуты.

— А они читали обе повести? — спросил Писатель.

— Они читали все, — ответил Друг, подавая Писателю калоши. — Георгий давал им твои дневники и черновики репортажей, — с любовью осмотрел Писателя и засмеялся. — Да не бойся! Я сказал, что я тебя спасу? Значит, я тебя спасу.

— Красивая картинка, — показал Писатель на фотографию на стене. На фотографии был отснят черный, тонкий, страстный конь.

Друг подошел к картинке, чтобы внимательно изучить и ответить, красивая ли картинка.

— И-го-го!!! — во все горло заржал Писатель.

— Хватит орать!! — вздрогнув от неожиданности, заорал Друг, став пунцовым, как знамя. — Неужели даже в такой день нельзя не изгаляться?! У меня уже ни одного нерва не осталось!

— Картинка красивая, — пояснил Писатель и больше не шутил.

Прекрасная черная лошадь, обузданная, грациозная, настоящая, стояла перед Адъютантом Главнокомандующего, и тот с изумлением разглядывал ее.

— Кто это? — спросил он наконец. Муж Анны с присными, вытянувшись по струнке, молчали.

— Это Рабфак? — спросил Адъютант. Молчание.

— Кто это?! — крикнул Адъютант.

— Марсельеза, — доложил усатый хрипло.

— Вы что: покрасили Марсельезу? — Адъютант потрогал лошадь за бок и почему-то сразу охрип.

— Так точно, — произнес кто-то шепотом.

— Чем?

— Гуталином.

— Но он же пахнет!

Молчание.

— А если Главнокомандующий испачкается? — кричал Адъютант. — Или вы думаете, что он не может отличить коня от кобылы?!

— На этот случай привезен бутафор из Большого театра, — и Адъютанту показали на блюдечке вещь, по которой — если хорошо прилепить — можно сразу отличить коня от кобылы.

— Обстановка, — осмелился выговорить муж Анны. — Виновные наказаны. Бурдюк отправлен обратно. Василий в курсе. Выхода нет.

— Если бы не Василий!.. — прохрипел Адъютант. Отошел на два шага.

Бутафор показал, как будет пристроена «вещь» под хвост. Марсельеза стояла молча, красиво, парадно.