– В таком случае, – генерал задумался, – как это ни печально, надо немедленно перебросить обратно ваших советников. Кое-чему мы уже сами научились. Вам также надо будет уходить, Михаил! А пока Канал работает, постарайтесь перебросить сюда как можно больше запасных частей и огнеприпасов...

– Есть иное решение, – Мик нерешительно оглянулся, хотя салон-вагон был абсолютно пуст. – Я советовался с... одним нашим общим знакомым.

Тургул понимающе кивнул.

– Он обещал что-нибудь придумать... Но он тоже предлагает поспешить и прежде всего ускорить осуществление Специальной программы.

– У нас все готово, – оживился генерал, – строительные работы закончены, документация разослана по частям. Надо сказать, реакция офицеров достаточно неоднозначная...

Мик пожал плечами. То, что он назвал Специальной программой, вызвало споры и в Таганроге, однако, план был уже утвержден.

Наутро был назначен смотр частей ударной группы. Автомобили, проехав по заранее засыпанной щебенкой и гравием лесной дороге, свернули на огромную поляну, миновав стоявшее у въезда заграждение с двумя бронетранспортерами. Машины остановились, и офицеры штаба, не торопясь, выбрались на слегка подсохшую землю, опасливо поглядывая на небо – с утра погода снова хмурилась. Тургул и Мик ехали в одном авто и теперь вместе направились принять рапорт командира части.

Вся поляна была заставлена приземистыми, выкрашенными в темно-зеленый цвет чудищами – танками Т-74. На их фоне странно смотрелись штабные офицеры со старомодными аксельбантами и ухоженными усами. Те же, кто встречал их у танков, напротив, выглядели вполне подстать машинам: гладко выбритые, в новеньких черных комбинезонах и пилотках. Даже погоны у них были не золотые, как у всех в Добровольческой армии, а черные.

Плотников и Тургул не спеша обходили строй боевых машин. Мик знал, что среди экипажей есть добровольцы, прибывшие по Каналу и уже не первый месяц участвующие в боях. Но большую часть составляли молодые офицеры и юнкера, закончившие краткосрочные курсы в Белгороде, где обучались также ракетчики и авиаторы. Вскоре он научился различать, кто есть кто. На танках выпускников белгородских курсов красовались привычные для Добрармии надписи «Генерал Корнилов», «Русь», «Полковник Туцевич», «Дроздовец». Другие машины назывались иначе – «Саланг», «Герат», «Кабул» и даже «Генерал Громов». Головной танк был оформлен особо – по броне широко растянулась надпись: «21 августа 1991 года». Мик подошел ближе и заметил приклеенный изолентой маленький портрет Президента.

– Может, снять? – Тургул с любопытством покосился на своего спутника. – Не слишком откровенно?

Мик пожал плечами. Состав красных экипажей не намного отличался от танкистов Тургула. И те, и другие старались находить на поле боя прежде всего своих современников. В плен брали редко.

У последнего танка Мик невольно вздрогнул, увидев ровные белые буквы на броне. «Полковник Корф»...

– На соседней поляне – ракетчики, – напомнил Тургул. – Если хотите, можем проехать и на аэродром.

– Антон Васильевич, да зачем? – удивился Мик. – Все и так в полном порядке.

– Плохо знаете военную психологию, – усмехнулся генерал. – Смотры подтягивают, да и в Таганроге станет поспокойнее, когда вы доложите, что лично посетили части. Но вы правы, в других частях тоже полный порядок. Вернемся на станцию?

На военном совете Мик откровенно скучал, делая вид, что читает свежую сводку. Его тянуло немедленно уехать, но предстояла встреча еще с несколькими офицерами, изъявившими желание получить личную аудиенцию у Генерального Инспектора.

Мика поражала привычка прадедов ходить к начальству по любому поводу. Его просили о переводе в другую часть, ходатайствовали об устройстве судьбы сестры или тещи, о служебном повышении, а порою и доносили на сослуживцев. Причем все догадывались, что полковник Плотников не сможет им в большинстве случаев помочь, но все равно просили – на всякий случай. Порою предлагали взятки – от пачки засаленных керенок до такого, что даже у не особо целомудренного Мика краснели уши.

В этот день он был не в настроении, быстро спровадив просителей и даже не пообещав «разобраться», как он это делал обычно. Адъютант доложил, что в коридоре ожидают еще двое. Мик устало кивнул, но тут же вскочил со стула и чуть ли не впервые за этот день улыбнулся. В дверях стоял Ухтомский.

– Разрешите войти, господин полковник?

– Виктор! – Мик поспешил навстречу, показывая, что не намерен поддерживать служебный тон. – Очень хорошо, что вы зашли! Ну, как дела?

– Спасибо, Михаил, – Ухтомский натянуто улыбнулся в ответ и присел на краешек стула. – Не стал бы к вам напрашиваться, но мне не к кому обратиться. Меня не желают слушать. Даже Антон Васильевич...

– Да что случилось-то? С кем-нибудь повздорили?

Виктор покачал головой.

– Михаил... Господин полковник! Мне стыдно признаваться, особенно вам. Это ведь не ваша война, а вы все-таки здесь! Я и сам... Прибыл в Ростов еще зимой семнадцатого... Михаил, я не хочу больше воевать!

– И чего тут стыдного? – поразился Мик. – Это я от армии косил, а вы столько лет воюете, дважды ранены...

– Трижды... – бледно улыбнулся Ухтомский.

– Тем более! Так...

Плотников на секунду задумался, затем достал большой роскошный блокнот в кожаной обложке.

– Сегодня же поговорю с Антоном Васильевичем. Для начала отправим вас в отпуск. В Крыму сейчас плохо, лучше в Ниццу...

– Не надо, – Виктор положил ладонь на открытый блокнот. – Я не о том... Михаил, за что мы воюем?

Плотников на секунду растерялся, но затем ответил четко, не задумываясь:

– За право России самой выбрать свою судьбу. За то, чтобы не было семидесяти четырех лет позора!

– Конечно, – вздохнул князь. – Михаил, когда я узнал, что мы начинаем закупать у вас оружие – и какое оружие! – то чуть не умер от радости. Ей богу! У нас ведь даже патронов не хватало! И вот первые танки, ваши добровольцы... Бои под Орлом, помните? Тогда я впервые поверил в победу. Впервые! Но потом...

Он помолчал, опустив глаза и стараясь не глядеть в лицо Мику.