Ласточкин услышал, как полковник Фредамбер шепотом переводит генералу д’Ансельму речь незнакомца. Значит, генерал д’Ансельм русского языка не знает, а Фредамбер владеет им в совершенстве. Адмирал Боллард тоже слушает перевод одним ухом. Ласточкин сообразил, что полковник переводит не на французский язык, а на английский — очевидно, специально для Болларда, который французского языка, видно, не знает.

Неизвестный снова заговорил:

— Нам очень жаль, что не можем предложить вам стул, но для пяти кресел не хватает места в этом курятнике. Может быть, мы прикажем открыть дверь в коридор и вы присядете на порог? Пороги здесь, видите, какие высокие.

Ласточкина раздражало кепи на голове незнакомца. Почему он в кепи? Другие, и полковник и генералы, сидят без головных уборов. Почему же этот держится по-хамски — не только с арестованным, но даже со своим начальством? Или он тоже начальник, и еще выше, чем они? Тогда кто же он такой?

Вверху через палубу, грохоча, словно переворачивая тонны камней, перекатывалась волна. Судно накренилось, рука Ласточкина скользнула по стене, четверо допрашивающих ухватились друг за друга. Генералы с опаской посмотрели вверх, но неизвестный в штатском спокойно усмехнулся. Подождав, пока немного утихнет, он заговорил снова:

— У нас к вам всего несколько вопросов, товарищ Ласточкин. — Он так и сказал: «товарищ Ласточкин», даже не повысив тона на слове «товарищ», как делают это все контрреволюционеры, когда хотят поиздеваться. — Собственно это даже не вопросы, а некоторые предложения. Даже не предложения, а… — улыбаясь, он поискал слово и нашел его, — приглашение. Мы приглашаем вас к себе в гости. В гости, товарищ Ласточкин. Правда! Мы предлагаем вам интересное путешествие, которое будет иметь и познавательный и увеселительный характер. Мы предлагаем вам совершить путешествие по разным странам Западного полушария — посмотреть, как там живут люди, познакомиться с их образом жизни, так сказать — с жизненным уровнем человека в странах Запада, ну, естественно, отдохнуть после всех треволнений, которые вам пришлось пережить здесь, у себя на родине, после всех бурь, которые пришлось вам испытать. Эти бури и треволнения, конечно, очень утомили вас, а в вашем возрасте… — вам же перевалило на пятый десяток, не правда ли? — в вашем возрасте можно уже пожить и для себя, не только для других… Эх, черт!

С минуту он молчал, пережидая, пока затихнет гул от удара волны, а Ласточкин поднимется на ноги после падения. Он с усмешкой и интересом разглядывал Ласточкина. Потом сказал:

— Понимаете? Я буду говорить прямо. Мы знаем, с кем имеем дело. Вы побываете везде, увидите, как живут люди при другом государственном строе — не таком, какой был в царской России, а при строе демократическом. Присмотритесь, взвесите, рассудите — и сможете правильно определить, в чем вы, большевики, правы, а в чем… — он улыбнулся и развел руками, словно желая сказать, что это от него не зависит, — а в чем ошибаетесь. Людям свойственно ошибаться. Скажу откровенно: ваших взглядов мы не разделяем. — Улыбка неожиданно исчезла с его лица, и совсем другим тоном он сказал: — Скажу прямо: нам необходимо, чтобы вас — Николая Ласточкина — сейчас здесь не было. Вот поэтому-то, — пояснил он любезным тоном, — нам и пришлось прибегнуть к такой пренеприятной штуке, как… принудительное задержание и изоляция…

Он остановился, наконец, ожидая ответа.

— Снимите кепи, — сказал Ласточкин.

Незнакомец молчал, недоуменно глядя на него, но Ласточкин больше ничего не сказал. Тогда незнакомец громко захохотал. Он сорвал с головы кепи и швырнул его в угол каюты.

— Тысяча извинений, товарищ Ласточкин! Я просто забыл. Знаете, армейская привычка: всегда в головном уборе. Я совсем забыл, что сегодня нарядился в штатские тряпки. Тысячи извинений! Однако вы не ответили на мое предложение. Скажем прямо: у вас выбор ограниченный. Или вы принимаете наше предложение, или… остаетесь здесь, на судне. Это же, знаете, тюремное судно. И его путь, если не ошибаюсь, лежит во Французскую Гвиану. Полковник! Ваши плавучие тюрьмы вы направляете прямо в места заключения или куда-нибудь еще?

— Гвиана… — прохрипел Фредамбер. — Каторжная тюрьма святой Терезы.

— Вот-вот, я так и думал! Брр! Тропики, жарища, удушье, москиты, желтая лихорадка… «Графа Монте-Кристо» Дюма читали? Ужас! Во всем мире, наверно, нет ничего хуже французских тюрем… Ах, да! Я еще вам забыл сказать, что если вы решите остаться на воле, то выбор места, где вы захотите жить, целиком будет зависеть от вас самого. — Он развел руками. — Ничего особенного мы предложить не можем, вы должны нас понять… Но генерал д’Ансельм, — он указал рукою в сторону генерала, — может предложить вам небольшое шале и приличный виноградник в Савойе. Адмирал Боллард, — он сделал такой же жест в сторону Болларда, — может предоставить в Южной Шотландии охотничий домик на зеленой лужайке с белыми овечками — очаровательный уголок. Что касается меня, то я уполномочен предложить вам ферму с пятьюдесятью акрами земли в том уголке Соединенных Штатов, который больше всего придется вам по сердцу.

Вот оно что! Так это американец, полковник Риггс. Так вот он каков, посланец президента Соединенных Штатов, миротворца Вильсона! А где же его левая рука — рыжая Ева?

Ласточкин с любопытством разглядывал Риггса. Мысли вихрем проносились в его голове. Взяли его одного или захвачен еще кто-нибудь из товарищей? Что делается сейчас на берегу, в Одессе? Как дела в подполье? Как идет подготовка к восстанию? Где партизаны и Красная Армия? Знают ли товарищи, где он? Готовятся ли его освобождать?

Он с интересом разглядывал Риггса, но не отвечал на его предложение.

— Вы молчите, — грустно вздохнул Риггс. — Я понимаю: вам надо время, чтобы обдумать все. Ну что ж, время для обдумывания есть. Мы все равно не можем выбраться отсюда, пока не утихнет шторм. Как вы считаете, это долго протянется?

— Долго, — сказал Ласточкин. — Если будете медлить, то выбраться отсюда вам не посчастливится…

Все выслушали его внимательно. Фредамбер быстро перевел, а Риггс, усмехнувшись, сказал:

— Вы меня не поняли. Я говорю о шторме на море. Если же вы выражаетесь аллегорически, имея в виду шторм большевистской революции, то… — он развел руками и не спешил с ответом, подбирая подходящие слова, — то сам факт, что вы тут… свидетельствует, что наш ветер вырвал с корнем могучий дуб… в ваших лесах большевизма.

Ласточкин гоже улыбнулся.

— Я выражался не аллегорически. Но если вы любите аллегории, то извольте. Народный шторм против иноземных захватчиков и контрреволюции усиливается.

— Галантная беседа… — пренебрежительно усмехнулся и генерал д’Ансельм. — Скажите, а ваш друг экспроприатор Котовский — простите, я хотел сказать: доктор Скоропостижный, — что, он способен усилить этот ваш народный шторм самим фактом своей гибели?

Фредамбер быстро перевел слова генерала, но Ласточкин, не знавший ни французского, ни английского, понял самое главное и без перевода. Котовский! Неужели и Григорий Иванович в этой плавучей тюрьме, за дощатыми переборками кают? Доктор Скоропостижный… Сомнения нет, эта маска раскрыта. Предательство? Или хитрость разведки?

Тревога охватила Ласточкина. Этот удар так потряс его, что чуть было не свалил с ног. Однако он нашел в себе силу воли, чтобы внешне остаться спокойным и ничем не выказать своего потрясения.

Боль за судьбу Григория Ивановича сжала его сердце, но тревога за подполье, за успех восстания была так велика, что не расслабила Ласточкина, а, наоборот, придала ему сил. Теперь он был готов ко всему. Ничем не удастся сломить его стойкость.

И вдруг, воспользовавшись минутной тишиной между двумя ударами волн, Ласточкин крикнул во всю силу своих легких:

— Григо-о-рий Ива-а-нович!

Это было так неожиданно, и крик Ласточкина был такой громкий, что генералы зажали уши, а Риггс испуганно вытаращил глаза. В это время волна ударила в борт и, каскадом перекатываясь через палубу, загрохотала наверху. Все опомнились. Ласточкин схватился за ручку двери и выпрямился. Он снова, как и раньше, был спокоен, будто и кричал это не он. Волна отгрохотала, в каюте опять стало тихо. И тогда внезапно издалека, из самых недр утлой деревянной посудины, раздалось далекое: «Григо-о-рий Ива-а-нович!..»