Шло совещание представителей трех держав.

Совещание было неофициальное: без секретарей и стенографисток. Присутствующие могли высказывать свои мысли совершенно свободно: ни одно слово никем не записывалось.

Но для Риггса — только для Риггса! — вел запись фонограф системы «Эдисон», раструб которого был хитро запрятан между множеством лампочек люстры.

Глава миссии Соединенных Штатов Америки в Одессе полковник Риггс обязан был каждые три дня дипломатической почтой посылать сводки президенту мистеру Вудро Вильсону. Обыкновенно это был пакет с несколькими страничками шифрованного текста, но иногда — вместительный ящичек с валиками фонографа.

Аналогичные информации президент Вильсон систематически получал от всех американских миссий в России — с Кавказа, с Дальнего Востока, из Мурманска и в первую очередь от посла к Москве. Ибо на Парижской конференции, которой предстояло выработать текст мирного, послевоенного договора между странами-победительницами — США, Англией, Францией и Италией — и странами побежденными — Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией, — центральным вопросом должен был стать именно «русский вопрос», и от разрешения этого вопроса зависел самый характер мирного договора, да и вообще решение всех вопросов послевоенного мира…

Когда все девять представителей, приглашенных на совещание, собрались вокруг стола, Риггс сказал:

— Что ж, начнем, джентльмены?

И любезным жестом он предложил мосье Энно занять место председательствующего.

Мосье Энно — французский консул с особыми полномочиями, представляющий не только Францию, но в некоторой мере и все прочие страны Антанты, — был молчаливо признан «дуайеном» — главою дипломатического корпуса держав, осуществлявших интервенцию на юге Украины и России.

Дипломаты разместились вокруг стола, и мосье Энно открыл совещание. В его голосе звучали торжественные нотки.

— Господа! Ныне, когда здесь, на берегах далекой России, собрались мы, представители держав, ведущих священную войну против большевистского варварства, когда каждый из нас уже вооружился точной информацией и приобрел ориентацию в местных событиях, — ныне наступило время сконтактировать действия наших представительств согласно тем указаниям, которые каждый из нас имеет от своего правительства, и на основании стратегических реляций, которые все мы, то есть, я хочу сказать, в равной мере каждый из нас, имеем от объединенного командования вооруженных сил, а также на основании общих инструкций от руководства Мирной конференции, которая начинается в Париже… — Мосье Энно передохнул. — Я имею в виду большую четверку: премьера Клемансо, премьера Ллойд-Джорджа, премьера Орландо и президента Вильсона.

Мосье Энно пригладил усики и обвел всех присутствующих торжественным и одновременно учтивым и доброжелательным взглядом.

Все сидели неподвижно, положив перед собой на стол руки и склонив головы. Подобная поза, несомненно, должна была свидетельствовать о торжественном душевном состоянии каждого из присутствующих, о его безграничном уважении ко всем другим и о полной готовности внимательно выслушать все, что скажет председательствующий. Но эта поза свидетельствовала также и о том, что каждый из присутствующих рассчитывал не задерживаться здесь слишком долго и покончить с совещанием как можно скорее.

Один только полковник Риггс сидел, вопреки всему, откинувшись на спинку своего кресла, скрестив руки на груди и вперив взгляд в потолок. Поза полковника Риггса тоже свидетельствовала о его торжественном душевном состоянии, его глубоком уважении к своим коллегам, о полном внимании к тому, что он должен услышать. Однако свидетельствовала она и о его полной готовности задержаться тут, каким бы долгим ни было совещание.

— Я думаю, господа, — продолжал мосье Энно, одарив всех своей кроткой улыбкой, — что важнейший вопрос, в котором нам необходимо прежде всего полностью разобраться, — это вопрос точного определения сфер влияния здесь каждой из стран, которые мы имеем честь представлять, то есть я имею в виду те прерогативы, которыми должен быть наделен каждый из нас в разрешении тех или иных вопросов, касающихся управления местной жизнью — политикой, экономикой и всем тем, что будет развиваться на этих территориях вслед за победами в вооруженной борьбе французской, простите, я хотел сказать — объединенной франко-англо-американской армии, а также местных сил, которые в этой борьбе будут действовать под нашим руководством и согласно стратегическим планам объединенного командования…

Мосье Энно снова остановился и перевел дух. Он не умел говорить конкретно и изъясняться короткими фразами, не мог вообще пресечь поток своего красноречия, если рядом не было его жены, мадам Энно, которая была одарена бесценным талантом в случае необходимости надавливать своим каблучком на носок его башмака. Когда жены не было поблизости, с уст мосье Энно неудержимо лилась дипломатически-округленная речь, без начала и без конца. Такая манера говорить весьма удобна для дипломата, чтобы завуалировать истинный смысл своих слов, но очень утомительна для легких и сердца живого человека, которым все-таки является и дипломат.

Мосье Энно снова пригладил усики и еще раз учтиво и приветливо улыбнулся всем. Однако на этот раз в его улыбке и в его взгляде промелькнула тревога: чем же закончить речь, как перейти к главному вопросу беседы и каким образом конкретно его высказать?

Душевное состояние консула тонко почувствовал полковник Риггс и сразу же пришел ему на помощь.

— Мы понимаем вас, консул, — кивнул Риггс, не меняя позы. — Дело в том, чтобы точно определить — какие вопросы реконструкции местной жизни возьмет на себя Франция, какие Англия и какие США? А также — какие привилегии в использовании местных ресурсов будут предоставлены каждой из названных стран?

— Совершенно точно, мосье полковник, — мило улыбнулся Энно, — вы перехватили мою мысль.

Мосье Энно решил, что его вступительную речь можно считать оконченной, и смолк. Наступило молчание… Каждый был погружен в собственные мысли и ожидал, что скажет сосед.

— Пожалуйста, господа, — сказал мосье Энно, когда дальше молчать стало неудобно, — прошу вас, начинайте.

— Вы и начинайте, консул, — предложил полковник Риггс.

Мосье Энно покрутил усики и заерзал в своем кресле.

— Прошу прощения, но я… — Он улыбнулся учтиво и сдержанно. — Но я полагаю, что мне будет неудобно говорить первым, поскольку… поскольку прерогативы страны, которую я имею честь представлять, бесспорно должны быть наибольшими… Поэтому законное чувство скромности вынуждает меня сказать свое слово последним…

— Позвольте! — сердито оборвал его адмирал Боллард: — Почему вы считаете, что прерогативы Франции самые большие? Мне кажется, все страны, представителями которых мы тут являемся, в одинаковой мере заинтересованы в уничтожении большевиков.

Мосье Энно развел руками, и его усики снова поползли в учтивую улыбку.

— Прошу прощения, адмирал, но я имею в виду тот бесспорный факт, что непосредственные интересы Франции на этой территории выражаются в цифрах, бόльших в сравнении с аналогичными цифрами любой другой страны, имеющей здесь свои интересы. Французскому капиталу принадлежат на территориях юга России и Украины Екатеринославские копи, Южнорусские копи, Донецкие рудники, Макеевские рудники…

— Осмелюсь перебить вас, — подал голос бывший консул Великобритании в Одессе, а ныне коммерции секретарь британской миссии мистер Багге, — и напомнить, что если французский капитал на юге России действительно преобладает в промышленности добывающей, то в промышленности обрабатывающей доминирующим является капитал английский. Я прошу вас иметь в виду, что завод сельскохозяйственных машин в Елизаветграде «Акционерного товарищества Эльворти», завод «Товарищества Гельферих-Саде» в Харькове, а также «Александровская машиностроительная компания» и «Акционерное товарищество Николаевских судостроительных заводов» принадлежат английскому капиталу.