— Проводить экспроприацию не по поручению Ревкома вам, Григорий Иванович, запрещено, — холодно напомнил Ласточкин.
Котовский раздраженно фыркнул:
— Подумаешь! Буржуйские капиталы!
— Буржуйские капиталы, то есть все банковские ценности, — бесстрастно, но твердо ответил Ласточкин, — мы национализируем первым же декретом нашей власти, когда установим ее здесь, изгнав иноземных оккупантов. А сейчас мы грабить банки не позволим. И хотя никто не сомневается, что бывший легендарный экспроприатор Котовский сумеет средь бела дня залезть в кассу любого банкира, — продолжал он язвительным тоном, — но все-таки молва связала ваше имя с большевистским подпольем, и справедливо. Так что повадки «легендарного экспроприатора» вам следует навсегда оставить…
Котовский сердито передернул плечами.
— Однако вы даже не спросили, зачем мне нужны деньги. Что я, пропивать их собираюсь, что ли?
— А действительно, зачем вам столько денег? — живо спросил Ласточкин.
Котовский снова хитро сверкнул из-под брови одним глазом.
— Приобрести один документик, Иван Федорович…
Ласточкин поморщился:
— Приобрести… Это плохо звучит. Если уж документ ценный, его надо добыть. Разведка не покупает, а добывает…
Котовский недовольно пожал плечами.
— Добывает, добывает! А ежели его уже добыли, но добыли жулики, которые могут продать даже мать родную, то что тогда?
— Мишка Япончик? — догадался Ласточкин.
— Он.
— А что за документ?
Тут уж Котовский не мог отказать себе в удовольствии позлить несговорчивого финансиста:
— Так себе, знаете ли, документик. Разумеется, если он вас не заинтересует, то можно и отказаться — пусть Мишка продает, ну, хоть, скажем, петлюровцам. Жовтоблакитники денежки швыряют куда попало, вон полковнику Фредамберу пять миллионов не пожалели… Все белогвардейские газеты в Екатеринодаре и Новороссийске только об этом и пишут.
— Какой документ, Григорий Иванович? — не понимая шутки, сухо переспросил Ласточкин.
Тогда, скрывая свое торжество, Котовский небрежно бросил:
— Копия договора директории… с французским командованием…
— Какого договора? — насторожился Ласточкин.
— Да там, знаете, пунктов тринадцать или четырнадцать. И все о том, что директория признает единую, неделимую Россию, подчиняется деникинскому руководству, принимает командование добровольческой армией…
— Минутку! — перебил Ласточкин, впиваясь взглядом в притворное безразличное лицо Котовского. — Не торопитесь! Какие именно пункты?
Котовский один за другим пересказал содержание всех четырнадцати пунктов договора между директорией и французским командованием, подписанного генералами Грековым и Гришиным-Алмазовым с генералом д’Ансельмом.
— Где договор? — охрипшим от волнения голосом спросил Ласточкин.
— Договор у полковника Фредамбера, а фотокопия у Мишки Япончика.
— Где он ее достал?
— Напоил американскую контрразведчицу, которая фотографировала этот договор, и…
— Афера?
— Нет, факт. Имеется негатив — текст договора, почти целиком. Я рассматривал в лупу: читается весь.
Ласточкин порывисто поднялся и заходил по комнате из угла в угол.
— Знаете, это документ чрезвычайной важности. Сегодня же размножить и опубликовать! Нет, не надо публиковать, а немедленно в Киев — там ведь начинается петлюровский «трудовой конгресс». Распространить на конгрессе — полное разоблачение директории и всей ее хваленой «самостийности». Сорвать маску с националистских болтунов, раскрыть их истинное лицо — и это неизбежно приведет к расколу самой петлюровщины! — Внезапно он остановился перед Котовским. — Когда? Где?
— Сегодня в кафе Фанкони, от четырех до пяти. Передаст не сам Мишка Япончик, а его человек в форме деникинского прапорщика по фамилии Ройтман, известный аферист, приятель помещика Золотарева. Деньги должны быть в крупных купюрах, в обыкновенной папке для бумаг. Пароль: «Можно присесть к вашему столику, мосье?» «Мосье» — обязательно в конце. Отзыв: «Мосье, очень рад, мне одному скучно». «Мосье» — обязательно в начале.
Ласточкин минуту постоял, сосредоточенно глядя себе под ноги, очевидно повторяя пароль. Потом вдруг умоляюще взглянул на Котовского:
— Григорий Иванович, голубчик! А можно так, без денег? А? Подстеречь этого Ройтмана и… А?
Котовский дернул плечом.
— В кафе будет по меньшей мере десяток его людей, а на улице целая банда. Идти нужно одному, без охраны, иначе пропал договор. Таковы условия. А нашу охрану они узнают под какой угодно маскировкой.
Ласточкин вздохнул и с отчаяньем махнул рукой.
— Ладно! Пускай сосет нашу кровушку, пускай пропадают денежки! Верно ж? — поглядел он на Котовского, ища в его глазах поддержки.
— Да черт с ними! — с легким сердцем ответил Котовский. — Презренный металл. Даже не металл, а бумажки. Зато какой документик!
— Документ — да! Это действительно документ! — Ласточкин взволнованно зашагал по комнате. — Между четырьмя и пятью? Хорошо, приду точно.
— То есть как это придете? — удивился Котовский. — Куда вы придете? Ваше дело — денежки, а приду туда я.
Ласточкин резко остановился. Хитро посмотрел на Котовского и даже погрозил пальцем перед самым его носом:
— Э нет, Григорий Иванович! Договор получу я в собственные руки. А вы в это время…
— Позвольте! — вскипел Котовский. — Как это так вы?
— Потому что, знаете… — Ласточкин замялся, — рисковать вашей головой мы не можем. Она оценена в пятьдесят тысяч и…
Котовский так возмутился, что даже лицо его налилось кровью.
— Так я же договорился, что пришлю этого самого… как его? — Гершку Берковича…
— А Берковича хоть раз когда-нибудь раньше видели в кафе Фанкони? Скупердяя Берковича, которому надо кормить свою мадам и шестерых детей?
Котовский стукнул кулаком по столу:
— Да, черт побери, я придумаю еще что-нибудь! Пойду сейчас в костюмерную оперы и выйду… выйду… попом, ксендзом, раввином, кем угодно…
— Попы, ксендзы и раввины тоже по ресторанам не ходят, — спокойно возразил Ласточкин. И вдруг твердо добавил: — Товарищ Котовский, я прошу вас подчиняться дисциплине: Ревком объявил в Одессе осадное положение.
Котовский еще раз сердито фыркнул и сел.
— Вас я все равно не пущу! Вы руководитель подполья, вы не имеете права идти на риск, — сказал он решительно. — Пусть тогда идет кто-нибудь еще. Можно кого-нибудь из моих хлопцев, можно из Ревкома… Например, Столярова.
— Батенька мой! — обнял его за плечи Ласточкин. — Для меня никакого риска! Я ж чуть ли не ежедневно обедаю и ужинаю или у Фанкони или у Робина. Меня там все официанты знают как облупленного. Непременно я пойду, душа моя, только я. Никто из наших подпольщиков и близко к этому ресторану не подходит… Там полнехонько контрразведчиков и шпионов. А я купец, у меня костюм «бостон» и каракулевая шапка на голове, — Ласточкин тихо засмеялся, — и денежки как раз у меня. Так что все в порядке, дорогой Григорий Иванович.
Он снова обнял за плечи и прижал к своей щуплой, жилистой фигурке огромную, медвежью фигуру Котовского.
— Ах, какой документ, какой документ! Спасибо вам, большое спасибо…
Беззвучно и весело смеясь, Ласточкин отпустил Котовского и сразу же оборвал смех.
— А теперь слушайте мое дело, Григорий Иванович.
Они снова сели за стол, на котором еще стояли пустые чашки из-под кофе. Котовский был мрачен и сердит, Ласточкин — радостен и весел. Ласточкин начал немного лукаво:
— Вот вы, знаменитый бессарабец и чудесный разведчик, которому известны все тайны мира, но одной истории, уж никак не тайной, так и не знаете.
— Что же это за история такая? — хмуро поинтересовался Котовский.
— История неплохая. Отряда Голубничего, что после петлюровского провала вышел в партизанский рейд, не забыли?
Котовский молча кивнул.
— Так вот этот отряд в своем партизанском рейде по селам западной части Одесщины, в междуречье Буга и Днестра, сильно пополнился за счет беднейшего крестьянства и насчитывает сегодня четыреста штыков, сто семьдесят пять сабель, четыре орудия и тридцать восемь пулеметов.
