Помнишь: я думала, будто вы родные сын с матерью. Ничегошеньки не понимала, глупенькая. Но теперь вижу и знаю, почему мы с Рупертом похожи словно брат и сестра. Правда, ведь?

Хочу опять в теплый бассейн, Фил. Чтоб ты меня на спинке покатал. Знаешь, мне очень-очень понравилось на тебе верхом, прижавшись, и все такое.

— Иезавель — дщерь Евина.

— Жена да прилепится к мужу своему, если ей никто больше на свете не нужен. Мы здесь, и нас нет ни для кого.

Смотри, Фил, в городе тоже весна, кажется, чуть-чуть потеплело. В Америке вечер, тут утро.

— Христос воскресе, жена моя!

— Воистину воскресе, муж мой!

Целуй меня скорее и побежали. Нам еще в жесть сколько нужно успеть сделать к обеду. И ритуал настройки, и гимнастику, и кормежку… Чтобы Патрику семь верст киселя хлебать…

Мне надо хорошо подумать, в какое платье нарядиться. Может, построже, в то узкое шелковое, красное с черным?

— Скажешь тоже! — засомневался Филипп. — Оно у тебя супермини, чуток короче задницы.

— Колготки ажурные… — Настя полностью погрузилась в разрешение извечного дамского вопроса. — К ним, наверное, красные туфельки… Ты, Фил, их пока не видел…

— Посмотрим…

«Не иначе, как сговорились», — умозаключил гостеприимец Филипп Ирнеев, открывая дверь, встречая и ухаживая по прибытии в прихожей за дамами.

В самом-то деле, отчего-то его гостьи, им созванные, избранные для домашнего пасхального пиршества, все как одна предпочли минимальные обеденные наряды с обилием драгоценностей. При этом, как обычных, так и весьма далеких от ювелирного ширпотреба.

«Батюшки-светы! Анфиса-то в мини, разрезы на бедрах и на лифе! Вся в изумрудах, серьги-апотропей с топазами «око прознатчика»…

Ах, Пал Семеныч, Пал Семеныч… Поздравить, что ли, с прибавлением семейства? Или же пока рановато, через три-то дня?»

— Братец Фил, чего я те скажу на ушко, — заговорщицки шепнула ему Вероника в прихожей. — Ты, милок, не поверишь…

— Верю, потому что вижу.

— И-и-и… все-то он знает, всюду он побывал… А я так хотела по-бабьему посплетничать у папаши и мамаши Булавиных за спиной.

И-эх ладно… Что в лобок, что по лбу, если они оба ни фига не догадываются. Смотри не проговорись, я сама им скажу, когда прекращать миловаться и любиться до упора в шейку матки.

— Баронесса, я буду нем как могила, слово джентльмена.

«Ника в белом платьице, совсем скромном, кабы не его краткость, точеные ножки и не отделка жемчугом. Впрочем, сверху бриллиантов на госпоже баронессе немеряно и несчитано…»

Мария, Патрик и Руперт появились позднее всех, притащив с собой полутораметровую тушу тунца в здоровенном холодильном мешке с ручками.

— Брат Филипп, таков есть охотничий трофей от нашего стола вашему столу. Я и брат Патрик эту рыбу добыли вчера после заката, загарпунили двумя меткими выстрелами…

Тунца из моря Кортеса Филипп нашел превосходной добычей и достойным продуктом для именинного стола фрау Ирнифф.

«И фройляйн наша Мария в розовом мини с двумя ленточками, очевидно, чтоб розовые кружочки слегка прикрыть…

И сговариваться нашим леди без надобности, коль скоро им требуется искушать и обольщать философствующих джентльменов… Ох мне, леди и джентльмены.

Выходит, Настя права. Оказывается, она строже всех дам оделась, как истая хозяйка дома гостей принимающая.

Эх, накормлю… До отвала, кабы дискутировать и философствовать неповадно было…»

Богатым домашним изобилием мясных, рыбных, овощных и прочих блюд Филипп с Настей отличились весьма и весьма. На разные прихотливые вкусы и пристрастия пищи телесной хватило в достатке.

Павел Семенович и Патрикей Еремеевич навалились на селянку, обмениваясь старинным вкусовыми впечатлениями от середины XIX века, когда, где, в каких городах и трактирах они едали подобное блюдо, не забыв вознести хвалу его даровитому творцу и зиждителю. Позднее и овсяный кисель так же восторженно пошел впрок.

Руперт Фердинандович и Вероника Афанасьевна ухватились за восхитительное насыщение свиными жареными колбасками. Мария Вячеславовна с Анфисой Сергеевной в пищеварительном благоволении духа налегли на рябчиков.

— Фил, мне кажется, мы раньше никого так вкусно не кормили.

— У нас вдобавок форель с артишоками в духовом шкафу доспевает. Я потому и салатами не увлекался.

Сытные закуски, Настена, навроде холодца и мясных рулетиков с грибами для того и нужны, чтоб гости не могли осилить основные блюда. Тогда и хозяевам кое-что перепадет, и на следующий день останется от гостевого обжорства.

— А десертом мы их добьем с концами, сто пудов, Фил…

Настя и Филипп по доброте душевной, отдаваясь хозяйскому радушию, немного ошиблись. Не те у них нынче гости, чтобы так запросто сдаваться на милость заурядного и голодного чревоугодия, не способного оценить кулинарные изыски и предаваться сладостным восторгам истых гурманов.

Достопочтенных Патрика Джеремию Суончера и Павла Семеновича Булавина продвинутым многоядением тоже оказалось возможным соблазнить. Причем собственный метаболизм они могут регулировать не хуже молодежи.

Чего уж тут жаловаться на отсутствие насыщенного гастрономического аппетита у тех, кто помоложе?

— Барон Руперт, всенепременно отведайте каждого вида русской пасхи и православных куличей. В противном случае вы очень огорчите сударя Филиппа и сударыню Анастасию.

— Баронесса Вероника, за этим несравненным и беспримерным столом не может быть печальных лиц. У меня тост в честь хозяев, задающих лукуллов пир…

На кухне Настя с восторгом поведала Филиппу, извлекавшему из холодильника земляничный торт:

— Мы их таки употчевали, Фил! Ника объелась, еле дышит, печень себе массирует. Руперт отяжелел, пуговку на брюках незаметно расстегнул, дыхательную гимнастику применяет.

Патрик на монастырские куличи смотрит сожалеючи. Мол, оку завидущему неймется, да брюхо не впускает.

Манька второй раз сигнумом лечится и в туалет несется, как оглашенная, личинку откладывать, опорожняться, облегчаться.

Анфиска, я слышала, Пал Семеныча баней искушает и ночным купанием в озере…

— Ничего у нее, искусительницы не выйдет. Как только кофием себя ублаготворят, два наших дедушки за дебаты возьмутся. Или партию в бридж затеят…

Торту-бланманже гости, право же, уделили восторженное внимание, должное почтение, размещение и помещение…

С той же непреложностью нельзя избежать и продолжения вчерашней дискуссии в двух полушариях.

«Без пищи духовной нам никак не обойтись, высокочтимые леди и джентльмены…»

— …Мы не станем размещать Бога где-нибудь скалярно между букв греческого алфавита, так как сие сводит имя Его к пустопорожней словесности, судари мои, — предпочел русский язык Патрик Джеремия Суончер, развернувший интеллектуальные дебаты.

Меж тем женщины удалились на кухню. Надо все-таки помочь хозяйке дома управиться с посудомоечной машиной и перемыть косточки мужчинам. Пусть вам и не в алфавитном порядке.

— Господь наш Вседержитель в равной степени не может пребывать альфой материального мироздания или его конечной омегой. Ибо всякое пространство-время, любая форма материи необходимо имеют имманентные ограниченные условия существования и безусловные пределы.

— Богу положительно нет нужды и необходимости входить предельной составной частью в сей материальный универсум от века и мира сего, — в главном не стал противоречить оппоненту Павел Семенович Булавин, прекраснодушно попыхивая сигарой. Однако, усыпив бдительность противника, он перешел в контрнаступление.

— Мы в состоянии всего лишь ограниченно предполагать, какими свойствами и возможностями располагает трансцендентный Господь наш в неисповедимости и непостижимости событийных путей и методов, разрушая в созидании или же, созидая в разрушении, в деяниях, равнозначных по абсолютной величине…

Таким образом, мой достопочтеннейший сэр Патрик, техногностический эволюционный прогресс есть не более, нежели апроксимационная аналогия бытия в катафатических метафорах приблизительных и малодостоверных. В сверхрациональном понимании общечеловеческой истории, в неизреченных истинах Промысла Божия ваши доводы не выдерживают ни малейшей критики…