— Они у тебя неотделимы от общего понимания, Настена.

— Я вошла в пятый круг, рыцарь?

— И де мой кофе, дама-неофит?..

Настя принесла им обоим кофе, присела на край кровати.

— Фил, скажи, если можно. Анфиса будет стажироваться у Патрика?

— Пожалуй, да. Но после того, как успешно пополнит новым отпрыском фамилию Булавиных-Луница.

— Тогда она ему заменит правнучку Жюли. Анфиска на нее чуточку похожа лицом и фигурой.

Мне Патрика порой до слез бывает жалко. Потому он и меня с Манькой нещадно гоняет. За нас беспокоится. Втроем-то нам будет не так тяжело на боевой подготовке.

— Ты так думаешь?

— Спроси чего-нибудь полегче.

— Как Манька с тобой собирается рассчитываться за пиво и сигареты, которые ты ей тайком таскала с помощью Квентина?

— А вот и не скажу! Это маленький женский секрет.

— Понимаю, коммерческая тайна…

Да не оскудеет рука дающего, действующего в пределах сметы ситуативных дамских расходов. Тем самым в виде пасхального презента у некоей миссис Нэнси Ирнив банковский счет пополнился 250 тысячами в долларах США. Карточка на десять штук внутри яичка. Не Фаберже, но все-таки…

Филипп сунул руку под подушку и добыл оттуда разукрашенное пасхальное яйцо с сюрпризом.

— Ой, какая прелесть! Я тебя люблю, Фил!

— Сколько тебе добавит прецептор Патрик за великопостное послушание, воздержание от низменных потребительских интересов, за пиво и сигареты, не знаю. Но пасхальные суммы свыше шести тысяч гринов тратить будешь с его согласия и позволения.

Как сейчас помню, твоя несравненная матильда, в медленном танце, тесно навалившись животом и грудью на любимого зятя, эдак прозрачно намекала ему на пятьдесят штук единовременного брачного пособия для супруги киллера. И что-то еще насчет страховки…

— Ой, не говори, домашние человека — враги его. Кроме тебя, конечно, и тети Агнессы.

За пасхальный подарок я сейчас тебя крепко-крепко поцелую, и все такое, что тебе за это причитается… Жене суперкиллера давно уж впору обзавестись в Америке какой-нибудь приличной тачкой…

— …Вставай, лежебока голозадый! Все в душ!

Потом будешь меня учить православные куличи печь, пасху стряпать с глазурью, холодец варить для дедушки Патрикея Еремеича из поросячьих ножек, купленных в Нью-Йорке. Кабы не Квентин, не дотащила бы коромысло диавольско до транспортала.

— Бедная баба из сил выбивается, рой субалтернов за ней увивается, старому мужу рога наставляются.

— И поделом ему, дряхлому, лысому, толстому маразматику…

Фил, можно мне сегодня или завтра утречком в Париж смотаться, только на пару часиков, может, чуточку больше? Я миленькое платьице присмотрела в онлайне у одного начинающего кутюрье.

— По-моему, я завтра с утра на вокзале встречаю некую Анастасию Ирнееву, прибывающую на пасхальные каникулы из Филадельфии через Москву проездом.

— Фил, это аноптически, на то у нас есть группа секулярного обеспечения. Реально же мне стопудово в Париж за весенними шмотками.

Фил, ну можно? Мне здесь на Пасху надеть нечего, чтоб ты знал, муж мой! В чем я барону Ирлихту покажусь? В джинсиках и в маечке, сиськи в растопырку, голой, в трусиках и в лифчике?..

В джинсы и футболку Настя облачилась, когда приступила к пятничным домашним хлопотам и практическому освоению моющего пылесоса. Филипп тем временем вдумчиво разделывал сырье для русского холодца и растирал хрен в кухонном комбайне. «Свинячая и слезоточивая работенка, из рака ноги, и тертый хрен кому-то в задницу…»

Затем к Филиппу пришла Настя учиться практически быстрому творению дрожжевого теста для куличей первого вида. К тому часу тесто для второй рецептурной разновидности должным образом созревало в тепле и в темноте.

Оба старинных пасхальных рецепта Филипп модернизировал, исходя из технологических пекарных возможностей XXI века, современного разнообразия ингредиентов и нынешних утонченных вкусов, о каких ведать не ведали недоразвитые предки, мучавшиеся с дровяными печами и медной кухонной утварью.

«Пал Семеныч Булавин — столбовой дворянин, не хухры-мухры, все до тонкости помнит, чем, как и когда трапезничал и каким манером стряпали в старину, лишь бы пожирнее и послаще. Одно переваренное варенье в медных тазах чего стоит. Во где пакость и мерзость!»

— Понимай, Настена, сахар и жир суть несамодостаточные сырьевые технологические элементы в кулинарии. Не доложишь — тесто плохо созреет. Переложишь — вообще не поднимется, останется резина резиной.

Такой горе-кулич после выпечки обязательно превратится в сдобную безвкусную несуразицу, в деревяшку, в кусок пенопласта, покрытого сахарной глазурью или шоколадом. Черствеет по мере остывания, а не наоборот, как ему положено.

Кулинарные технологические принципы каноничны и догматичны, подобно символу веры. Отступить от них можно, но выйдет ересь, съедобная лишь еретикам-извращенцам. Истово верующим их изуверство, кощунство и профанацию не разжевать, не проглотить, потому что богопротивно и богомерзостно.

Любые технологии неопровержимы и требуют неукоснительной исполнительской дисциплины. Они как символ веры и алгоритмизация действий в теургическом ритуале.

Либо кардинально меняй систему религиозной догматики, либо технологично исполняй то, чего от тебя требуется. Иначе возможны искажение, извращение качественных характеристик продукции на выходе. Такая вера становится ложной, мнимой и тщетной, преходящей политической доктриной от века и мира сего.

Так качество вероисповедания заключается во благолепии и приверженности историческим традициям, преданиям истины, идущим из прошлого в будущее. Ибо они досконально отработаны, канонизированы авторитетами, учителями и отцами церкви. Но отнюдь не самородком и самоучкой Васей Пупкиным, додумавшимся заменить пальмовую ветвь вербой или приделывать наклейки на яичную скорлупу.

Казалось, присобачили языческие поверия к церковной обрядности и в ус себе не дуют. Как бы не так! По усам-то течет, и в рот всякая дрянь у них попадает.

Кулинария и гастрономия тако же не приемлют подражательных простонародных обычаев. Потому как людишкам малого поваренного разумения лишь бы набить брюхо чем-чем ни попадя. Куда попало, в два горла сожрут, не подавятся, паленой водкой-рыгаловкой из опилок зальют, не поперхнутся жирным холестерином в крашеной скорлупе…

Тут следует непременно отметить авторской ремаркой и пробельной строкой вкусы, о которых спорят веками и тысячелетиями. Вот и наш герой Филипп Олегович Ирнеев совершенно не превозносит куриное мясо, яйца за отвратительный запах при их кулинарной обработке. И пребывает в предубеждении относительно одомашненных кур, полагая их животными более грязными и зловонными, нежели свиньи.

Со всем тем на куриные сырьевые продукты Филипп Олегович вовсе не налагает каких-либо огульных кулинарных табу и запретов, наподобие существующих у иудеев или магометан на употребление огромнейшего разнообразия изысканных гастрономических блюд, колбас, ветчины, буженины, бекона, корейки, рульки и прочая, аппетитно приготовляемых из свинины или на свином жире.

И куры и куриные яйца у Филиппа Ирнеева идут в ход, в употребление, в пищу. Само собой, после необходимой кулинарной переработки, отбивающей мерзостный вид, запах и вкус натурального птичьего сырья.

— …Согласись, Настена, вареные вкрутую куриные яйца оченно нехорошо и сортирно пованивают. Но их нам никто не запретит пустить в благое дело, скажем, как манную крупу.

Кто-то пускай ему давится мерзкой манной кашей с комками, а мы пасхальные яйца, облагородив специями, будем традиционно фаршировать по древнеримскому патрицианскому обыкновению. Но не сегодня, а завтра пополудни, чтоб вовремя доспели в холодильнике ко Светлому Воскресенью Христову.

— Красить-то мы их будем?

— Всенепременно. На то у нас найдутся пищевые красители, кисточки, фигурные ножи. Чтоб яйца, нафаршированные нашей вкусной мясной, овощной начинкой, выглядели почти как игрушки для рождественской елки…