Итак, речь идет о строках, оценивающих Иисуса с позиции неверующего человека. Поскольку в дошедшем до нас сочинении Иосифа Флавия таких строк нет, возник вопрос, каким текстом располагал Ориген. Некоторые библеисты высказали предположение, что речь идет о первоначальном варианте того же «Флавиева свидетельства», отредактированного потом христианским переписчиком. Пытались даже восстановить этот «пратекст», убирая слова о том, что Иисус был предсказанным пророками, воскресшим мессией. Полученный таким образом портрет мудреца и бродячего учителя, каких было тогда в Палестине множество, мог вполне принадлежать перу такого правоверного иудея, потомка первосвященников, как Иосиф Флавий, и мог вызвать возражения со стороны Оригена.
Но эта, столь убедительная на первый взгляд, гипотеза имеет серьезные недостатки. Прежде всего, оказалась несостоятельной сама попытка извлечь из «Флавиева свидетельства» точный «пратекст». Библеистам, несмотря на тщательное изучение языка и стиля Иосифа Флавия, так и не удалось прийти к единому решению. Их варианты текста настолько различны, что приходится подвергнуть сомнению не только самый метод, но и его теоретические предпосылки. Если при сегодняшнем уровне филологической науки нельзя получить общий результат, то, быть может, «пратекста», написанного Иосифом Флавием, никогда не существовало вообще?
Против всей гипотезы говорит также контекст, в котором находится «Флавиево свидетельство». Дело в том, что абзацы, предшествующий ему (3, 2) и следующий за ним (3, 4), составляют, несомненно, одно сюжетное целое, повествуя о волнениях среди евреев и о других иудейских проблемах. «Свидетельство» совершенно неожиданно, не к месту, можно сказать, бесцеремонно разрывает связное повествование, а это значит, что оно насильно, вопреки логике, втиснуто в чужой текст не слишком искусным фальсификатором; приписывать авторство столь неумелой и неудачной вставки самому Иосифу Флавию было бы просто нелепо.
Здесь, пожалуй, уместно вкратце рассказать о значительно более подробном рассказе об Иисусе, который содержится в древнерусском переводе «Иудейской войны», сделанном, по всей вероятности, в одиннадцатом или двенадцатом веке по поручению киевского князя Ярослава. В четырех отрывках деятельность Иисуса Христа и его жизнь представлены в совершенно неизвестной версии, которая во многом отличается от канонических евангелий. Вокруг этих отрывков долго велись полемические баталии, но в конце концов ученые пришли к выводу, что все это более поздние вставки, сделанные славянскими переводчиками, которые черпали сведения из апокрифических евангелий.
Итак, единственное сообщение об Иисусе еврейского автора оказалось просто-напросто фальшивкой. Это и странно, и весьма любопытно. Ведь в самом деле Иосиф Флавий, священник иерусалимского храма, который так глубоко интересовался религиозными движениями своей страны, что сам был по очереди фарисеем, саддукеем и ессеем, не упоминает ни единым словом об Иисусе и его драматической судьбе. О тех трех сектах он пишет много и со знанием дела, а об учении, чудесах и воскресении пророка из Назарета он словно бы и не слышал никогда. А другие крупные еврейские писатели того времени? Оказывается, и они тоже хранят полное молчание. Возьмем, например, заклятого врага Иосифа Флавия Юстуса Тивериадского, автора «Иудейской войны» и «Летописи царей иудейских». Эти сочинения, правда, до нас не дошли, но константинопольский патриарх, живший в одиннадцатом веке и державший их в руках, утверждает, что Юстус ничего совершенно об Иисусе не написал.
Ну и, наконец, Филон Александрийский, один из крупнейших еврейских философов и мыслителей, немало способствовавший и формированию некоторых идей христианства. Этот раввин, посвятивший всю свою жизнь задаче примирения иудаизма с греческой философией, оказал огромное влияние на «новозаветных» авторов — Иоанна и Павла. Достаточно сказать, что благодаря ему перешла в христианское богословие греческая идея логоса. Филон родился лет на тридцать раньше Иисуса и пережил его примерно лет на двадцать. Будучи раввином и прославленным толкователем священного писания, он вместе с тем активно участвовал в событиях своего времени, тем более что его племянник Тиберий Александр занимал в 46–48 годах высокий пост прокуратора Иудеи.
Филон жил в Александрии, но часто приезжал в Иерусалим, где у него было много родных и знакомых. В одном из своих многочисленных трактатов — «О созерцательной жизни» — он описал деятельность «терапевтов» — религиозной секты, во многом напоминавшей ессеев и первых христиан. И тем не менее в его огромном по объему литературном наследии, посвященном главным образом вопросам религии и правлению Понтия Пилата, совершенно ничего не говорится об Иисусе. И так во всей религиозной литературе евреев, за исключением Талмуда, но о Талмуде у нас будет разговор особый. Поскольку нас так разочаровали соотечественники и соплеменники Иисуса, то грех обижаться на римлян и греков. Правда, как уже говорилось, Тацит, Плиний Младший и Светоний оставили краткие записи на интересующую нас тему, но там речь идет не столько об Иисусе, сколько о существовавших уже тогда христианских общинах. К тому же все три текста довольно поздние, они были написаны спустя восемьдесят с лишним лет после распятия. А более ранние писатели, как Плиний Старший (23–79), Марциал (40– 103), Плутарх (46-120) и Ювенал (около 60– около 140), описывая значительно менее важные события, обходят молчанием потрясающую историю мессии из Назарета.
Тех, кто безоговорочно верит всему, о чем рассказывается в евангелиях, должен насторожить тот факт, что в еврейских летописях нет ни слова о наступившем якобы в момент смерти Иисуса трехчасовом солнечном затмении, о душах умерших» покинувших могилы, и прежде всего о том, что драгоценный занавес, святая святых Иерусалимского храма, разорвался в тот миг пополам. Трудно поверить, чтобы ни один еврейский летописец не счел этих явлений — если б они действительно имели место — достойными упоминания. Что же касается солнечного затмения, то о нем ничего не знает даже славившийся своей научной добросовестностью Плиний Старший, хотя он посвятил солнечным затмениям целую главу своей «Естественной истории».
Библеисты задумывались, разумеется, над причинами этого загадочного молчания. Католический писатель Даниель-Ропс, автор известной монографии об Иисусе, дает этому следующее объяснение: «Для среднего гражданина Рима времен императора Тиберия то, что произошло в Палестине, значило не больше, чем значило бы для нас появление какого-нибудь пророка на Мадагаскаре или на острове Реюньон». А вот еще более красноречивое высказывание польского ксендза Павла Штейнманна, автора книги «Павел из Тарса»: «В 30 году нашей эры Иисус погибает распятый, как раб, один из миллионов рабов, живших в Римской империи. Палестинские евреи едва заметили это событие. Если оно и произвело какое-нибудь впечатление, то разве в Италии, Греции, Малой Азии и Египте цивилизованных людей интересовали иудейские дела? Что стоил этот труп в государстве, где правил Тиберий, а предстояло править Калигуле, Клавдию и Нерону? Что значит гибель одного человека в мире, в котором все обагрено кровью?»
Оба автора невольно раскрывают психологический процесс искажения потомками пропорций в оценках событий прошлого. Пораженные грандиозной исторической карьерой христианства, его верные адепты никак не могли поверить в скромный и естественный характер его истоков. Склонность к гиперболизации значения и мифологизации всех деталей, связанных с жизнью основателя новой религии, мы наблюдаем не только у христиан, но и у последователей всех других религий мира. И вот молчание авторов, проигнорировавших не только чудеса вроде разрыва занавеса и солнечного затмения, но и самую личность Иисуса, ясно показывает нам пропасть между исторической действительностью и фантазией раннехристианских общин, вращавшихся в заколдованном кругу своих экзальтированных верований; между равнодушным греческо-римским окружением и горсткой сестер и братьев во Христе, упивавшихся красотой своих неземных мечтаний. Тот полный чудес мир, в котором бог умер, распятый на кресте, а потом воскрес, казался им более реальным, чем мир, в котором они действительно жили изо дня в день. Между тем для язычников и иудеев распятый Иисус был, как выразился Павел Штейнманн, лишь «одним из миллионов рабов, живших в Римской империи».
