— Доброе утро, профессор! — оттарабанил он. Тот рассмеялся и махнул пухлой кистью: садись, вроде как. Леарза оглянулся и обнаружил, что столовая почти пуста: пожалуй, иначе они бы заметили приближение профессора Квинна, поскольку люди здесь его явно знали, и вот сидевший за дальним столиком человек в сером приветственно поднял руку, а Квинн ответил ему тем же, потом придвинул третий стул и сел с ними.

— Я понимаю, язык Руоса — с некоторых пор почти мертвый язык, на котором говорит всего лишь один человек, — мягко обратился он к своему помощнику, — но считаю, Гавин, что тебе все же стоит освоить его до конца, включая глагольную систему: ради опыта. А посему, будь добр, иди вон отсюда и продолжай учить. Время на языковую практику у тебя еще будет, хоть отбавляй. Кстати говоря, что насчет выборки из библиотеки Ларкина? Ты уже составил ее?

— Нет, профессор, — округлил глаза Гавин. Они у него были почти что медные, в тон волосам. — Я пойду, профессор.

Леарза лишь успел озадаченно поднять руку (этот жест он подсмотрел у местных и немедленно взял на заметку). Рыжего и след простыл; только осталось лежать несколько крошек на столе у того места, на котором он сидел. Профессор Квинн огладил свою бороду, добродушно улыбнулся китабу.

— Что ж, я думаю, стоит посвятить тебя в некоторые особенности нашей цивилизации для начала. Не нужно с таким недоверием смотреть на моего помощника, он не лжет, и для любого жителя Кеттерле выучить чужой язык за два-три дня — не проблема. Видишь ли, юноша, ты и сам должен понимать, что цивилизация технологии вынужденно накапливает большой объем знаний с веками. Вот ты учился пиротехнике по книгам своего дяди, если я не ошибаюсь?..

— Да.

— И это результат жизни всего лишь одного поколения! А теперь представь себе, что таких знаний у нас миллиарды и миллиарды томов. Ты сам очень хорошо прочувствуешь это на себе, быть может, уже прочувствовал: чтобы просто жить в здании наподобие этого, нужно уметь пользоваться всеми этими устройствами вроде движущихся лестниц и прочих машин. Таким образом, объем знаний, которые должен к определенному возрасту усвоить ребенок в Кеттерле, очень велик. Как ты думаешь, возможно ли усвоить их без помощи?

Леарза задумался. Логика Квинна ему была вполне ясна: он успел пообщаться с Гавином и выяснил, что тот и вправду очень многое знает.

— Нет, — сказал он. Профессор Квинн кивнул.

— Верно. Человеческий мозг не в состоянии усвоить и всегда хранить в памяти такое количество данных. Но на то мы и люди технологии, и мы, конечно, не оставили его без помощи. Машины помогают нам помнить и понимать. Если бы тебе нужно было помнить много всего сразу, что бы ты сделал?

— Ну, — Леарза уставился в окно. — Наверное, носил бы с собой записную книжку. И подглядывал бы в нее.

— Да, ты неглуп, — улыбнулся ему толстяк. — В этом Морвейн уж точно не ошибся. У нас есть такие записные книжки, юноша, у каждого из нас. Только они находятся прямо здесь, — и он дотронулся до своей головы кончиками пухлых пальцев. Леарза с недоумением посмотрел на него.

— Прямо в голове?

— Именно. Конечно, тебе не следует воображать себе, что в голове у меня обычная записная книжка, из пергамента и все такое. Это устройство выглядит совершенно по-иному. Мы называем его биокартой. Через несколько месяцев после рождения такая биокарта вводится каждому нашему ребенку. Благодаря ей Гавин и выучил твой язык столь быстро, как и я сам, и Беленос Морвейн, и все другие разведчики, которым он был нужен. К сожалению, тебя снабдить биокартой мы не можем, потому что ты не такой, как мы. Поэтому язык тебе придется учить куда дольше. Ну что ж, если ты позавтракал, я предлагаю подняться в мой кабинет и начать это делать.

* * *

Коридоры, движущиеся лестницы, коридоры, холлы, коридоры. Еще коридоры, еще холлы, еще лестницы… Окна, окна, во всех окнах вид нереальный, будто картинки. Все без конца снующие аэро, никогда не кончаются, беззвучно летают туда и сюда, только уже даже их движение перестало казаться живым.

Страшно.

Он обнаружил, что по ночам не может спать. Все вокруг него с самого начала казалось сном, а в последнее время и вовсе кошмаром; все это было неживое, даже люди вокруг, откуда ему знать, быть может, все они, все до единого неживые, ненастоящие? Быть может, на самом деле просто темный бог поглотил его душу, и он давно безумец, а в голове у него мрачные картины, навеянные сумасшествием? Где правда? Откуда знать…

И профессор Квинн, господин Анвар, продолжал только обучать Леарзу языку, лишь понемногу, будто неохотно рассказывая об этом странном мире: быть может, потому и неохотно, что на самом деле никакого мира не существует?

В ту ночь он долго, долго сидел в своей постели, скрестив ноги и раскачиваясь из стороны в сторону, и не мог уснуть; черно-красное небо беззвучно сияло перед ним, пугая, чужое, мертвое, и ему казалось, если он закроет глаза, оно ворвется в комнату и задушит его. Леарза уснул лишь под утро, неловко свернувшись клубком в самом углу постели, и на следующий день больше напоминал снулую рыбу, чувствуя себя совершенно обессиленным и вымученным. Кажется, профессор Квинн замечал это, но ничего не сказал.

Они уже привычно устроились в кабинете Квинна, — кабинетом тот называл просторное помещение с большим столом темного дерева, с пушистым ковром на полу, с длинным книжным шкафом, но книги в этом шкафу в основном были странные, растрепанные и старые, многие на совсем непонятных языках. На другой стене, — во время занятий Леарза обычно сидел лицом к ней и постоянно видел, — висела большая картина, которая отчего-то пугала его: на ней было изображено снежное поле с кромкой тусклых гор вдалеке и черное корявое дерево, на ветвях которого висела, будто запутавшись, наполовину нагая женщина. Ее рыжие волосы были единственным ярким пятном на всей картине, и все было такое холодное и страшное. Леарза не понимал смысла картины и оттого чувствовал к ней сильную неприязнь.

Вот уже почти две недели прошло с тех пор, как они вернулись на Кэрнан; с тех пор Леарза не видел ни Бела, ни Абу Кабила, ни Дагмана: где они, что делают теперь?.. Это его и не очень интересовало, впрочем. Единственные люди, с которыми он общался сейчас, были Гавин и профессор Квинн. Профессор, кажется, вознамерился за рекордно краткие сроки обучить своего подопечного языку Кеттерле, и занятия он проводил каждый день, заставляя Леарзу учить огромные количества слов, объясняя, как строятся в этом языке предложения.

Если же он и рассказывал что-то о мире Кеттерле, то в основном это были простые вещи, чаще всего связанные с повседневным бытом.

Леарза сидел за письменным столом напротив ненавистной картины, перед ним лежала тетрадь с записанными словами, и в руке он вертел карандаш; профессор рассказывал о том, как в языке Кеттерле образуются сравнительные степени прилагательных, но Леарзе плохо удавалось концентрироваться на объяснениях, и он не выдержал, перебил учителя:

— Профессор Квинн, а расскажи, как на моей… планете все так случилось. Как возник… темный бог, почему появились безумцы?

Квинн остановился на середине предложения, но не осердился на него, спокойно посмотрел на него со своего места: объясняя, профессор часто останавливался у окна и закладывал руки за спину. И теперь лицо его сохранило свое благодушное выражение; оно было круглое, а глаза профессора смотрели внимательно из-под густых светлых бровей.

— Да… возможно, настало время подробней рассказать тебе об этом, — согласился Квинн. — Знаю, ребята должны были уже упоминать о катарианском расколе, так?

— Да, я что-то слышал от них…

— Когда-то давно, много тысячелетий назад, люди действительно ничего не знали и не умели, — сказал тогда профессор. — Думали, что небо плоское; и никаких Одаренных у них, конечно, не было. Наш род появился здесь, на Кэрнане, и с самого начала мы шли по пути развития технологии, мы пытались что-то делать своими руками, а не силой мысли. Долгое время продолжалось наше развитие, но в какой-то момент один человек вдруг испугался нашего будущего. Он решил, будто машины разрушают в нас что-то очень важное, что необходимо отказаться от их использования, вернуться к более примитивной, как он говорил: естественной жизни. И он написал книгу, а книга его оказала значительное влияние на многих других, и так начался катарианский раскол: последователи этого человека, — звали его Тирнан Огг, а Катар был его родной планетой, — подняли мятеж и пытались уничтожить все существующие машины, разрушали заводы, взрывали научные комплексы. Другие люди, наоборот, были ярыми сторонниками машин и полагали, что без творений наших рук мы — никто. Видишь ли, человек произошел от другого, более древнего вида животных; главной отличительной его чертой стал разум, интеллект, и когда ученые впоследствии пытались установить, откуда же появилась эта особенность, возникла гипотеза, которую и по сей день невозможно ничем опровергнуть; гипотеза эта гласит, что интеллект у человека появился благодаря ручному труду. То, что еще не было человеком, взяло в руки палку и попыталось что-то сделать с ее помощью…Наши технологии — та же самая палка. Последователи Тирнан Огга отрицали эту гипотезу и считали, что технологии не формируют сознание, а разрушают его.