Он пробыл у меня неделю, затем решил выйти на связь с товарищами из своей группы. Карло считал это своим долгом, ведь именно сейчас они нуждались в нем. Он надеялся, что особых потерь группа не понесла.
— А ты не можешь подключить меня?
— Нет, слишком рискованно.
— Я могу разносить продовольственные карточки, передавать поручения. Вы же используете девушек-курьеров. Я хочу делать что-нибудь полезное, а то сижу здесь без всякого толку.
— И очень хорошо. Ты ни с кем не связана, квартира оплачена за год вперед, а о том, чтобы у тебя было все необходимое, я позабочусь.
— Не хочу жить тепличной жизнью.
— Придется. Пока иначе нельзя.
Тесно прижавшись друг к другу, мы стояли у двери. Он гладил мои волосы, плечи, потерся щекой о мой лоб. Говорить не хотелось, и все же так много еще нужно было добавить к тому, о чем мы шептались на моей узенькой постели: о наших планах, о том, что мы собирались делать, когда война кончится. Но и тогда он ничего не рассказал мне о своей подпольной работе, не узнала я и его настоящего имени. Он считал, что так будет спокойнее. Да и не меняли ничего наши имена.
— Ты надолго уходишь?
— На этот раз да.
Он прижался носом к моему лицу, и я совсем близко увидела его голубые глаза с темными зрачками.
— Будешь осторожен?
— Постараюсь. Ты тоже следи за собой. Обещай мне никогда больше не делать таких глупостей, как в Харлеме.
Я рассказала ему о своих прогулках возле немецкой комендатуры.
— Считай, что с этим покончено.
— А я обещаю вернуться как можно скорее. До свидания, милая моя Мария.
Он оторвался от меня, взял свой потрепанный портфель и спустился по лестнице. Когда он был уже почти в самом низу, я бросилась за ним, и на крыльце мы снова обнялись.
После того как уехала Лина Ретти, дом совсем опустел; окруженная гнетущим безмолвием, я иной раз вздрагивала от необъяснимых шорохов и странных звуков.
Лина Ретти зашла перед отъездом сказать мне, что закрывает свой салон.
— Качественные составы у меня кончились, не покупать же их на черном рынке за бешеные деньги. Представляешь, что будет с моими клиентами, если я не предложу им ароматный шампунь? Да они мигом со мной распрощаются. — Она собралась к сестре в Оверэйссел. — А ты не поругалась со своим дружком? — поинтересовалась она. — Что-то его не видно.
— Он уехал к родителям в Дордрехт. У них можно спокойно заниматься. Он хочет немного пожить там.
— А почему бы тебе самой не уехать из города? Там, куда я еду, хоть с продуктами неплохо. У тебя нигде больше нет родственников?
— Есть кое-какие в родных местах, в Зеландии, но это слишком далеко, лучше уж останусь здесь.
— Ну, как хочешь. В конце концов, ты будешь здесь полновластной хозяйкой. Присмотри за домом.
Конечно, за домом я присмотрю, хотя и не очень-то понятно, как она себе это представляет. Свой этаж она заперла наглухо.
Прошло шесть недель ожидания, и я не выдержала. Решила пойти на ближайшую почту и позвонить Рулофсу. Трубку взяла женщина, которая попросила меня подождать. Может быть, это была Анна? Не знаю, ведь мы не обменялись ни словом в нашу первую встречу.
— Да. — Бесстрастный голос Рулофса.
— Тебе известно что-нибудь о Карло?
— А, это ты?
— Так да или нет?
— Да.
— Что с ним?
— Он болен.
— Болен?
— Он под наблюдением.
Его условный язык раздражал меня, и я не спросила больше ни о чем, я уже поняла, что случилось с Карло. Рулофс тут же принялся напрашиваться на встречу.
— Я очень хочу тебя видеть. Давай встретимся?
К счастью, он не знал, где я живу. Услышав знакомый хохоток, я опустила трубку на рычаг.
Зеркало возвратилось на прежнее место. Ни к чему теперь было вставать на цыпочки, чтобы посмотреть в него. Хватит с меня этой игры. Для чего я стремилась походить на девушку, которой никогда в жизни не видела? Умопомрачение какое-то. Для кого мне стараться, если нет ни Карло, ни Лины? Мне казалось, Карло доставляла удовольствие роль, которую я старательно играла. Он внушал мне необходимость этой роли, продиктованную, может быть, не только соображениями безопасности. Просто конспирация была для него привычным делом. Иногда я думала, что ничего другого он уже не умеет. За все время он прислал мне только одно письмо, адресованное Марии Роселир. В конверт были вложены продовольственные карточки и банкноты, завернутые в листок бумаги, на котором было напечатано: "По поручению. Будет продолжено". Свидетельство того, что этим распорядился он сам.
Вкладывая этот листочек в блокнот, я наткнулась на неотправленное письмо. Я написала его, когда жила в Харлеме, у супругов Баак.
"Дорогой Хюберт!
Ты, наверно, удивишься, получив от меня весточку после стольких лет молчания. В ноябре сорокового года мы срочно уехали из Б., и я не сумела связаться с тобой в то время. Когда я позвонила, твоя мама сказала, что ты в Делфте. Я хотела спросить ее, поступил ли ты в Высшее техническое, но она тут же повесила трубку. Ты все-таки занимаешься архитектурой? Я часто вспоминаю тот год после выпускных экзаменов, когда мы так много были вместе. Помнишь день, когда мы поехали в Роттердам, сидели на террасе кафе "Атланта", после обеда смотрели "Mr. Smith Goes to Washington"[13] а вечером танцевали, там еще играл Нат Гонелла? С оркестром выступала Стелла Мойра, их солистка, стройная, темноволосая, с чуть раскосыми глазами. На ней была белая шелковая блузка, короткая черная юбка и широченный красный лаковый пояс. Мы еще гадали, как можно петь, утянувшись до такой степени. Она пела "Georgia On My Mind"[14]. а мы танцевали на площадке, выложенной стеклянными плитками и подсвеченной снизу цветными фонариками. Ты сказал, что я похожа на нее. У нас одинаковые имена и даже, возможно, почти одинаковые волосы, но я совсем не пою. Я долго еще носила широкие лаковые пояса. Теперь их у меня нет.
Наше возвращение в Б. пока исключается. И произошло так много разных событий. Ты поймешь, почему я не называю свой адрес.
До свидания, Хюберт. Твоя С.".
Я порвала письмо, бросила обрывки в печь и поднесла спичку. Затем придвинула стол к открытому окну и перешла к остальным письмам. Все они по очереди отправились в огонь.
"Дорогая Анна!
Мы встречались с тобой всего один раз, в спешке, и у нас не было возможности поговорить. Я часто вспоминаю, каким взглядом ты смотрела на меня в тот день в конторе на Вонделстраат. Заподозрила ли ты что-нибудь, когда Рулофс сказал, что поедет провожать меня? В конце концов, ты знала его лучше, чем я. То, что случилось потом, до сих пор не дает мне покоя. Я хочу, чтобы ты знала об этом, потому что, думаю, мы обе находимся в одинаково зависимом положении, причем не по своей воле.
Трижды мне удавалось избежать ареста, но лишь в тот субботний день я приняла по-настоящему самостоятельное решение. Не сказав никому ни слова, я побежала наверх и спряталась на крыше. Теперь даже трудно вспомнить, как я все-таки попала к вам. Невероятно, но никто не заметил, как я по крышам, по пожарной лестнице, через балкон сумела юркнуть в какую-то открытую дверь. Это была спальня. Я выскочила в коридор и сбежала по лестнице к выходу. Улучив момент, я вышла, закрыв за собой дверь незнакомого дома. Так слепой инстинкт спасает нас только раз в жизни. Это все равно что идти с закрытыми глазами.
Да, я вырвалась от него. Это было не так уж и трудно. Раньше мы с братом — он на четыре года старше меня — устраивали кулачные бои. От него я узнала, что такое хук справа и апперкот. Мама всегда боялась, что он поставит мне синяк или повредит что-нибудь, когда мы, сжимая кулаки, сходились в саду. Она долго считала меня слабым ребенком, которого нужно оберегать. А брат ни разу по-настоящему не стукнул меня. Если мой удар, по его мнению, был направлен как надо, он сам валился в траву. Так что, к счастью, я умею постоять за себя. Единственное, в чем я себя упрекаю, — это в том, что в нерешительности замешкалась на развилке и выбрала самый легкий путь. Я вырвалась от него, значит, дальше нужно было идти одной.
Я должна была сказать тебе это, Анна. Кто знает, сведет ли нас судьба еще раз. Крепись. С.".
