ДОЗА ВТОРАЯ: [ЛЕТКА-ЕНКА] в продольном разрезе сердца смеётся мозг: как это, должно быть, скучно – коль ведьма теряет хвост, то больше не может «дёрнуть» в ту сказочную трубу, где место, время и действие НЕ должны никому блюсти-соблюдать триединство лжи да, на залупу дня сети русальи из суши плести, скормили чтоб плоть их зря чану желудков… («просрочив» глаза, они выделяют сок лишь – так бирюза в кал превращается, и уж летит в канализацию, – ан Deus спит). …в слизи и гное, в дымящемся Сне Свин Чел – Овечий идёт по земле… финиш отчаяния рождает сюжет: коли сидеть на примусе по-русалочьи (триста лет), в пену морскую закрутишься уж всяко быстрей срочка: виновных, вестимо, нет – волапюк изберкомовский дурачка насмешит – и кастрирует: от души право голоса НА… летка-енка, пляши: «веретено мира кручу, веретено мира верчу, в веретено мира кричу, в веретено мира ворчу: мама-мамочка, к чему капуста, мама-мамочка, почто залетел аист? мама-мамочка, аж в лимфе пусто, мама-мамочка, ло-ма-юсь…» …в пене и пыли, в отравленном Сне Свин Чел – Овечий идёт по земле… «мозг вживляется в мозг на оставшуюся тоску: не знаю, сколько, ан всё жду «ку-ку» – коль отпущен телу железный век, кали-южкой буду игорных мекк, баба-ёжкой, вуду, допросом-блиц, лица снов забуду и, падши ниц пред слезой девчонки лет, тик-так, пяти, когда – дом, аллея, прощай-прости, когда рот, алея от вишен-слив, открываешь, млея: «всё это миф! – дышишь, – не желаю!» – и, шепнув п р и в е т бутафорским елям, с фляжкой ищешь свет: но от субботы до субботы поёт вероника долина быть может я и доживу поёт вероника долина дожить бы, милый, до свободы поёт вероника долина да до свободы наяву поёт вероника долина поёт ёт ёт» …в латексе боли, в закованном Сне Свин Чел – Овечий идёт по земле… йодный привкус тела – то просто пот, и какое дело кому до нот, что «крутила» белка в немом кино: нет ни звука больше – только до-ми-но, только рифмы пошлость да вино в стекле: уязвлённость кожи атмосферкой – не средоточье жала окончанья сна углеродной шмали, что несёт, кряхтя, полкило тротила, обнуляя пыль «счастья» и «несчастья»: сердце – тоже гриль, эксклюзив la-рюсскi для гурманов, для тли, что из скрипящей подтанцовки дня выбирает, щурясь, карту чело-вин: камень точит воду, вода «мочит» клин. …в язвах и гнили смердящей, во Сне Свин Чел – Овечий идёт по земле… «я сберегу ничьё отражение на куске своей кожи, сбегу, а потом нажму на delete… мама-мамочка, и долго же я училась нажимать на delete! мама-мамочка, delete только поначалу невмоготу: потом привыкаешь, потом не думаешь, не думаешь, ну да, ну то есть вообще не думаешь об анестезии (ампутация белокожей зимы с кальки краснощёкого лета!). мама-мамочка, ты меня слышишь? мама-мамочка, только тебя люблю здесь!» …в смрадном тошнотище, в гаденьком Сне Свин Чел – Овечий идёт по земле… когда тело живет своей жизнью, ну а то самое «невидимое облачко», которое называют душой, – своей, система рас – страивается: так тело забывает о другом теле, душа – о другой душе, ну а мозг влюбляется в мозг, соприродный себе, и от этого телу – ни жарко ни холодно, душе – ни хорошо ни плохо, но самому мозгу немного не в кайф, ведь, как ни крути, серое вещество не создано для любви, серое вещество не создано для созвучий – серое вещество, серое вещество, сними скальп с моей оболочки!.. …в склизком молчанье, в уродливом Сне Свин Чел – Овечий идёт по земле… разделительная полоса «вы» – погранзона. на карте – тандем, увы, разномастных шкурок – в их «злобе дня» ничего такого, что для меня было б новым – иль с «вы» бы пришло как «ты»: иллюзорность буквы смешна – братвы разговоры сермяжные затяжны: разнорядка – дайджесты – уй-на-ны. …в адской проказе, в кащеевом Сне Свин Чел – Овечий идёт по земле… смиренье старше, чем вечность сирени дикой: во рту дрожит, смеясь, бесконечность, чтоб праздных линз пустоту не уличить в небывалом, да, онемечив, не взвыть под потным их одеялом: «так что там саван на –ить?..» стелить ли, брить ли – проказа на боевом экорше: легка вендетта под фразы сomedi-club Бомарше. медовый пряник в музее лежит, крошась, за стеклом: мечтает о Колизее да шепчет ветрено: ОМ… смиренье входит в тыл Леты, смиренье тает во рту, змеит землёй амулетной, прикрыв собой наготу высоковольтных биений сердечной чакры: по ней метёт хвостом рыжим сонно игрушка сада камней. …в струпьях завшивленных, в краденом Сне Свин Чел – Овечий идёт по земле… ты понимаешь, о чём я, ухмылку спрятав, молчу, зачем спешу рано утром на «тет-а-тет» к палачу, к чему индийские юбки да голограммные сны в зрачках немой проститутки с букетом вечным «Апсны»… ты замечаешь, наверно, что этот «свет» не в себе, коль плоть от плоти «кошерна», коль плоть есть «фарш»… па-де-де разметкой точной движений приглушит лимфы язык, чтоб погибающий «аффтар» запрятал в gaster свой крик… я обласкала сонеты, я обыскала слова – в мои гротескные ветры летит твоя голова (под шёпот-шорох смущенья соединяю мосты): мы – сумасшедшие зебры, мы пеленгуем на «ты»… …в кале и крови, в болеющем Сне, Свин Чел – Овечий идёт по земле… дойти до леса – и обратно. до леса! (лоб… кора осин…). «приматов делят на “возвратных” (почти глаголы), на “мужчин”, – вдруг слышу, – “извергов”, “изгоев”, на “женщин”, “бэбикоf”, “святых”, на “цирковых”, “балетных”, “русских”, “хохлов”, “евреев”, “добрых”, “злых”…» – и умолкает. и уходит, невидимый, сквозь кольца лет. как пошленько, как скучно! браво: на всё опять – ни «да», ни «нет»… дойти до леса. дозвониться Тому, чей номер позабыт, и слёз расстрельных не стыдиться, и не бояться, что убит Его окажешься ответом (сражён? повержен? утомлён?), и никаким святым обетом не будешь больше утолён. намерение Занебесья не пеленгуя во плоти, пускаешь эхо ледяное в воронку анимы: п л а т и… опустошение дурное – счета! – изводит… мозг – знобит: безногий пёс, слепой котёнок и Тот, который не простит. …в вареве плоти, в отравленном Сне, Свин Чел – Овечий идёт по земле… …картина «из дневников анахаты» на реставрации …вход в галерейку субличностей заколочен …с’нежный музей закрывается с головы sosтава …машинка мозга пуста «а что, если сделать из сердца чучело да подарить N?» – персонаж бьёт копытцами и, просвечивая сквозь страницу, уверяет, будто это де «стильная штучка». почти уже готовая согласиться, вдруг отчётливо – «вот чёрт…» – вижу: ты стоишь на высоченной блестящей лестнице, жонглируя сахарскими розами (камень!), и кричишь что есть сил – мне, всем этим субличностям, всем персонажам, – будто видишь в ы х о д (даже смешно! – за скобками). «но если сделать из сердца чу…» – не унимается хвостатый, мы же – ты или тебя, увы! – затыкаем ему пасть и бежим во весь дух над лестницей, не замечая, что ледяные её ступени давно растаяли, что парим над словами внутри воздуха, что, переступая черту, смеёмся последними… |
