Робинсон понимающе закивал головой.

— Да-да, — сказал он. — Я вас понял.

Девушка вернулась. Теперь она держалась крайне холодно. И совсем не улыбалась. Ее словно подменили: лицо ее стало угрюмым, на нем застыло выражение штампованной скуки, столь характерное для продавщиц, официанток и чиновников государственной службы. Она сервировала стол. Монтиль и Робинсон внимательно и молча наблюдали за всеми ее движениями, пытаясь поймать ее взгляд. Они смотрели на нее упорно и назойливо, с нескрываемой похотью. Но девушка ни разу не взглянула на них. Казалось, все ее внимание было сосредоточено на том, что она делает. Когда она расставила приборы и собралась уходить, Монтиль сказал:

— Горячее принеси сразу, как будет готово. Чтобы не остыло. Я люблю в жизни все горячее. А ты?

Она холодно посмотрела на него. Он нагло улыбнулся, ожидая, что она опять хихикнет в ответ.

— Судя по внешнему виду, ты тоже любишь все горячее, я угадал? — сказал он.

— Что-нибудь еще будете заказывать? — Она еле шевелила губами, глядя в потолок.

— Что будем пить, Монтиль? — спросил Робинсон. — Надо бы выпить перед едой.

— Это пожалуйста, — ответил Монтиль. — Как вы насчет виски с содовой?

— А почему не ром, дружище? — ответил Робинсон.

— Да, сказать по правде, Робби, я не любитель рома — и нашего местного в особенности. Виски же готов пить в любое время дня и ночи.

Официантка презрительно усмехнулась.

— Ну, вы зря, по-моему, пренебрегаете ромом, — возразил Робинсон. — Можете пить ваше виски, а по мне, так ром с имбирем — лучший в мире напиток.

Монтиль заказал американцу две рюмки рома. Девушка вызывающе повернулась и ушла.

— Все они такие — тринидадцы! — продолжал втолковывать своему «напарнику» Монтиль. — Эта проклятая сука так тупа, что не понимает хорошего обращения. И всегда у нас так: эти плебеи прямо врагами нас считают, и чуть что не так — обида. Даже не знаешь, как с ними быть…

— Да они везде такие. Но мне кажется, что в данном случае успех у такой девчонки — вопрос техники. И вам эта техника, конечно, знакома. Не нужно проявлять излишней поспешности. У нее ничего против нас с вами сейчас нет — просто набивает себе цену. Она к любому одинаково безразлична и любому одинаково доступна, поверьте мне.

Монтиль улыбнулся вымученной улыбкой.

— Хотелось бы вам верить, — сказал он. — Но я не привык к такому обращению, какая бы роскошная баба ни была. А уж такая тем более…

Они сидели в ожидании, пока им принесут заказ. Девушка несколько раз проходила мимо, обслуживая другие столы, а когда Робинсон напоминал ей о себе, отвечала коротко, что их заказ еще не готов. Дважды они просили еще виски и рома. Сидели, пили и ждали, пока наконец им не принесли китайские блюда.

Робинсон отдал должное супу из акульих плавников и жареному рису, но, казалось, несмотря на бурное проявление восторга, ему совсем не понравилась какая-то особая китайская котлета — клейкая и слизистая. Монтиль спросил, довелось ли ему уже отведать их знаменитого калалу^[54]. Робинсон ответил вопросом на вопрос: «А что это за чертовщина?» Оба рассмеялись и продолжали говорить о карнавале и конкурсе исполнителей калипсо, стил-бэнде^[55]и девчонках, которых можно взять на ночь на Райтстон-роуд. Робинсон высказал желание закурить. У него сигары, пояснил он, кончились. Монтиль позвал девушку, чтобы послать ее за американскими сигаретами.

— Давайте попробуем ваши?

— Да ну, что вы! Эту местную дешевку! — сказал Монтиль. — Не думаю, что вы их станете курить. Наши сигареты не идут ни в какое сравнение с американскими.

Робинсон недоверчиво улыбнулся.

— Вообще вы, американцы, люди первый сорт, — продолжал Монтиль. — Точно, точно! Без дураков. Во всем, что ни возьми, — на высоте!

Робинсон рассмеялся и все-таки взял у Монтиля местную сигарету.

А когда девушка принесла пачку заказанных сигарет и Монтиль сказал ей, что уже не нужно, она с шумом втянула воздух сквозь стиснутые зубы и пробормотала чуть слышно что-то недоброжелательное.

— Не будь так сурова, кьюти^[56],— сказал Робинсон и, перегнувшись через стол, слегка коснулся ее руки.

— Меня зовут не Кьюти! — сказала она и отдернула свою руку.

— Тогда как же тебя зовут? — обратился к ней Монтиль, откидываясь на спинку стула и ощупывая ее всю взглядом работорговца. Вид у него был надменный и наглый.

— Не ваше дело! — отрезала она спокойно. — Вам вообще лучше бы помалкивать. Вы из тех, что воображают себя чуть ли не белыми. Если бы все, что вы здесь плетете, говорил американец, вот как этот господин, еще куда ни шло. Но вы же тринидадец, как и я, даже чернее меня… Что вы тут из себя корчите?!

Монтиль был ошарашен. Он уже больше не откидывался на спинку стула и лихорадочно искал достойный ответ. Но ее атака была слишком неожиданной, и он никак не мог собраться с мыслями. А вместе с тем смолчать было нельзя.

— Ну! Ну! Ну! — примирительно воскликнул Робинсон, выдавливая из себя улыбку, чтобы как-то смягчить создавшуюся напряженность. Он улыбался все шире, показывая ей все свои гнилые зубы. — Так не годится себя вести.

— Не могу сказать, что мне нравится ваш тон, — промолвил наконец Монтиль, овладевая собой. — Вернее, он совсем мне не нравится!

Девушка издевательски рассмеялась.

— Делайте все, что вам заблагорассудится, — сказала она. — Но самое большее, чего вы можете добиться, — это лишить меня работы. А я не очень-то за нее держусь, подумаешь! За десять вонючих шиллингов в неделю как проклятая носишься здесь целый день между столами…

— По-моему, вы переходите границы дозволенного. — Монтиль уже пришел в себя и теперь желал только одного — избежать нового посрамления.

— Если вы не хотите, чтобы я «переходила границы дозволенного», то не делайте этого сами! — отпарировала она. Робинсон бросил на нее быстрый взгляд.

— Послушайте, давайте прекратим этот «пограничный инцидент», — сказал он. — Где я нахожусь — в ресторане или на пограничной заставе?

Монтиль самодовольно улыбнулся этой вынужденной шутке. Девушка весело рассмеялась, так, будто ничего не случилось. Из кухонного окна донеслось:

— Марджори!

Она повернула голову и отозвалась:

— Иду!

Потом обернулась к обоим мужчинам и сказала, что принесет им счет, если они больше ничего не будут заказывать. И направилась к кухне.

— Ничего не понимаю, что с ней такое… — сказал Монтиль озадаченно. — Откуда такая строптивость!

— Вы нравитесь ей, Монти, — сказал Робинсон. — Эта девочка определенно приметила вас.

— Ах, Робби, перестаньте. Не морочьте мне голову! — произнес Монтиль сокрушенным тоном. Он не был уверен, что Робинсон сказал это серьезно.

— Почему же! Я реалист и знаю женщин. Когда девушка так вспыхивает — это верный признак. Просто вы уделили ей недостаточно внимания, и она оскорблена, как всякая женщина.

— Вы и вправду так думаете? — Монтиль ухватился за спасительную мысль.

— Абсолютно уверен, дорогой мой.

— Я не видел ее здесь раньше, это точно. Но где-то она уже мне встречалась… — сказал Монтиль.

— Уже встреча-а-лась? — протянул Робинсон.

— Да-да. Я почти уверен… Но где?.. Наверняка в каком-нибудь «заведении»…

— Вы хотите сказать, что она проститутка или что-то в этом роде? Вставшая на праведный путь? Но это же абсурд. Они всегда возвращаются к старому ремеслу! — И он подтвердил свое безапелляционное суждение решительным взмахом руки.

— Вы правы, я прежде совсем не обращал на нее внимания. Знал только, что она есть, и все, — выдавил из себя Монтиль.

— Вот то-то и оно, старина. Вы, видимо, как это часто бывает, смотрели на нее и не видели. А женщина этого не прощает. Какой бы захудалый мужчина ни был — все равно она не стерпит такого равнодушия.

— Я, вопреки вам, не очень в этом уверен, Робби, но доля истины в ваших словах, видимо, есть. Только так и можно, наверное, объяснить этот неприятный инцидент.