Каким же образом она рассчитывала заключить с испанцами мир? Всех мучил этот вопрос. Королева сорвала с себя плащ, бросила на землю свой свисток и золотой колокольчик. В молчании обошла она огромные статуи божеств, поочередно приложившись лбом к их искаженным гримасами губам, потом вернулась в свою королевскую хижину. Чуть погодя она украдкой выскользнула оттуда, одетая в короткую найю^[8], с луком в руках и пращой за поясом. В розовых рассветных лучах мы вместе с королевой отправились в путь. Даже я, Старый Карибский Ветер, был поражен, увидев, что совершила королева. Мы быстро добрались до берега моря. Там она остановилась и начала петь столь чарующим голосом, что все рыбы, все живые цветы моря устремились к ней. К нам подплывали огромные длиннохвостые скаты, рыбы-лоцманы, рыбы-врачи, морские ласточки и морские анемоны, медузы, акулы, кусты кораллов — такое множество рыб и морских тварей, что я только диву давался, увидев, сколько всякой живности обитает в подводных садах… Королева заговорила с морским народом на непонятном мне языке. Рыбы и похожие на растения твари пустились в пляс, а потом стали отступать в море. Анакаона последовала за ними. Я видел, как она исчезла в волнах. Я ждал ее целый день, отчаявшись, думая, что она погибла в пучине, охваченная безумным желанием проникнуть в тайны подводного мира. Но едва настала ночь, свершилось чудо. Я увидел, как Анакаона, сияющая и радостная, вышла на берег. Ах, сынок, осанка и поступь Золотого Цветка всегда были необычайны, я, кажется, уже говорил тебе об этом, но то, что я увидел в тот миг, когда она показалась из воды, было просто уму непостижимо. Ее походка лишила меня дара слова, она была так прекрасна, что я замер в оцепенении. За один день королева овладела искусством подводных танцев, постигла стремительный и убаюкивающий ритм морских течений, впитала в себя всю божественную, кипучую и животворную красоту карибских пучин. Но я замечтался… Королева обратилась ко мне с повелительным жестом, и я, с трудом оторвавшись от этого зрелища, поспешил вслед за ней.

Мы шли всю ночь и в предрассветных сумерках добрались до берегов озера Азуэй. Там Анакаона вновь принялась петь своим райским голосом, и мне показалось, будто сам воздух застыл от восхищения. Я увидел, как из озера выползли кайманы и устремились к ногам Золотого Цветка. За ними появились несметные стаи игуан, хамелеонов, зеленых ящериц, огромных змей и маленьких ужей. И опять королева заговорила на своем таинственном наречии. Пресмыкающиеся начали танцевать, а потом скрылись в лесных дебрях. Анакаона последовала за ними.

И опять я ждал ее весь день, сокрушаясь и думая, что эти твари сожрали ее, но под вечер она показалась из леса. О небо! Накануне, когда я увидел ее выходящей из волн, мое сердце едва не разорвалось от восторга, но тогда она была еще обычной женщиной. Теперь же тело Золотого Цветка обрело такую гибкость, что его линии сливались на ходу в неуловимое для глаз переплетение изящных арабесок. Усвоив искусство подводных танцев, королева овладела теперь непостижимой пластичностью рептилий. Поверь мне: ее тело лишилось костей!..

И снова мы пустились в путь и шагали всю ночь. Рассвет застал нас на высочайшей вершине горной гряды Ласель. Анакаона снова запела, и к ней слетелись все птицы, которых вмещает в себе поднебесье. Она заговорила с ними, и они принялись описывать в воздухе немыслимые круги и спирали, а потом подхватили королеву и унесли за облака. Когда наступила ночь и я уже решил, что она разбилась, упав на землю, в небе появилась несметная стая пернатых. Впереди всех летела Анакаона, окруженная розовыми фламинго. Да, сынок, Анакаона научилась летать подобно птицам! То, что я увидел, преисполнило меня любви, такой безграничной любви, что мне показалось, будто я умираю. Каждое движение ее рук было столь ослепительным и гармоничным, ее бедра колыхались столь плавно, а ноги рассекали воздух такими непостижимыми движениями, что было нечто жестокое, почти бесчеловечное в этой совершенной красоте. Теперь я понимал, что ни один отпрыск рода человеческого не мог бы противостоять Анакаоне и племени хемессов.

Однако, сынок, я убедился в том, что есть на свете существа, которые хотя и обладают человеческим обличьем, но не могут быть причислены к человеческому роду. Того, кто способен без волнения смотреть на такое диво, кого не потрясает эта совершенная красота, нельзя считать человеком. Да, конкистадоры недостойны звания людей; сам мапойя^[9] не мог бы породить это племя захватчиков и убийц!

Несколько дней подряд Анакаона вместе со своими бесчисленными танцовщицами, флейтистками и певицами устраивала для приглашенных испанцев, индейской знати и бесчисленных толп народа зрелища, которые никогда не изгладятся из памяти нашей страны. Память о них так сильна, что любой, кто появлялся с той поры на свет в прекрасной Квискейе, от рождения владел искусством танца. И так будет вовеки! Впрочем, то, что в течение недели видели испанцы, прибывшие в Ягуану, нельзя назвать танцами. Это были не танцы, а воплощение самой жизни, олицетворение единственного подлинного сокровища, которым обладает человек, — его души.

Как ты знаешь, последний день этих празднеств стал Кровавым Днем. Гидальго оказались кровожадней свирепых тварей, населяющих море, сушу и воздух, ибо, несмотря ни на что, свершили свое черное дело. Красота была недоступна конкистадорам, они не хотели знать ни о чем, кроме золота. Конкистадоры не были людьми; они оказались хуже зверей.

Предводитель конкистадоров коснулся алькантарского креста, и королева была схвачена. Вся хемесская знать была истреблена, город стерт с лица земли, а народ обращен в рабство. Говорят, что королеву повесили, но я-то знаю, что она была сожжена на костре. Окруженная языками пламени, Анакаона танцевала и пела прекраснейшую из своих песен. Она встретила смерть, как подобает великой самбе, как подобает встретить ее каждому из нас. Танец этот был ее последним преображением, и больше я не скажу тебе о нем ни слова.

Да, сынок! Королева была права, и она победила. Ведь испанцев нельзя было сломить силой оружия! Даже если бы их удалось разгромить, они бы вернулись снова. Так или иначе народ хемессов должен был погибнуть, но то, что Анакаона даровала нашей земле во время торжеств, окончившихся Кровавым Днем, не забудется никогда и пребудет вовеки. Касик Анри передал ее дар неграм и индейцам, сражавшимся при Ксарагуа и Бахорупо. От них он перешел к Падрежану, который в 1804 году возглавил восстание негров, мулатов и замбо… Все мы — дети Золотого Цветка. Когда в конце великой войны за независимость я участвовал в битве при Вертьере — мне довелось быть и там, — я понял, что битва эта была подлинным завершением великих торжеств, устроенных Анакаоной накануне Кровавого Дня. Собственными глазами я видел, как Анакаона плясала и пела перед неистовыми батальонами императора Дессалина, рвущимися на вражеские редуты.

Теперь ты знаешь, сынок, отчего я больше не в силах никого полюбить. На нашем острове немало ослепительных красавиц, но кто вернет мне любовь моего несравненного Золотого Цветка? Мудрено ли, что Старый Карибский Ветер слывет теперь пустозвоном и безумцем…

ОЧАРОВАННЫЙ ЛЕЙТЕНАНТ

_{Перевод с французского Ю. Стефанова}

Я не был знаком с младшим лейтенантом Виллбарроу и, однако, не могу побожиться, что мы с ним никогда не встречались. Мне кажется, что я уже где-то видел эти беспокойно блуждающие мутно-голубые глаза с белками в кровавых прожилках, этот кривой, горбатый, постоянно к чему-то принюхивающийся нос, нависший над чересчур тонкими губами и тупым, как галоша, подбородком. А его шевелюра, похожая на взъерошенную щетку, вздымалась над его головой наподобие нимба, сияющего вокруг лика великомученика. Вполне возможно, впрочем, что образ этот навеян знакомством с каким-нибудь другим янки-военным, из тех, кого мне довелось встречать в дни моего беспутного детства. О непостижимые и загадочные тайники ребячьего воображения! Детские иллюзии, оседающие на дне души, как песок на дне реки! О память, бесподобная ваятельница, наделяющая объемом, формой, цветом и жизнью тот крохотный и еще не устоявшийся мирок, в котором совсем еще недавно мы беспечно резвились и кувыркались!