Магарыш скрывался в своем летнем домике рядом с конюшней в предместье город Б*, там, где весной разливалось море яблоневого цвета. Мадам Касио, словно черный корабль, проплыла по засыпанной желтым песком дорожке, рассекая ароматные бело-розовые волны. В фарватере за мадам, словно за флагманским кораблем, испуганно двигались мадемуазель Нинель, учительская жена со своим потомком, наряженным в кружевной чепец неимоверной величины, и пуделиха Жужу. У дверей в логово женоненавистника караван остановился. Дворецкий, бывший барский денщик, ни за что не хотел впускать в дом избалованную собачку: дескать, у пана живут здоровые гончие. А обладательница пуделихи ни за что не хотела оставлять свою ненаглядную Жужу одну на чужом дворе в подозрительном окружении. Мадемуазель Нинель пожертвовала собой и осталась стеречь взвинченную животинку.
Мадам Касио для поднятия боевого настроения вспомнила последний выпуск своих пансионерок, затянула растрепанные чувства в стальной корсет гражданского долга и пошла в наступление:
— Не ради чванства и славы, а ради детства! Оно смотрит вам в глаза, он требует вашей благотворительности! Вы отказываете в милости невинным деткам, которых Христос повелел почитать прежде всех, так как им принадлежит Царство Божие! — мадам тыкала пальцем, обтянутым черной перчаткой, в невинное дитя, которое упорно пыталось стащить с себя кружевной чепец. Но бессовестный коннозаводчик только иронично хмыкал да повторял:
— Мадам, моя специальность — лошади. Я не разбираюсь в женских организациях... Разве что в физиологическом смысле.
От подобных ударов косы о камень высекались искры. Несчастная жена учителя прижимала к себе младенца, словно скрываясь за него от молний, которыми швырялись боги-олимпийцы. И тут на дворе отчаянно взвизгнула собака, и сразу ее визг подхватил мощный собачий хор.
— Стой, собачка, стой! — вопила где-то мадемуазель Нинель.
— О, моя бедняжка Жужу! Я иду к тебе! — воскликнула хозяйка пуделихи, с умоляющим «О, мадам!.." сунула своего ребенка на руки директору пансиона и выскочила за дверь.
В комнате воцарилась тишина. Крики и собачий лай растаяли вдали. Мадам держала ребенка перед собой, словно амфору с редким вином. Стыдно признаться, но лицо мадам Касио почему-то не выказывало умиления. Магарыш также смотрел на милое дитя, которое успело стащить набекрень свой накрахмаленный чепец и обнажить круглую макушку, украшенную единственным завитым чубчиком, с каким-то сложным чувством.
— У-а-а-а-а-у!
Директорша чуть не уронила ребенка. Полковник в отставке ловко поддержал крикливого гостя на ее руках. А младенец горланил так отчаянно, с такой обидой на этот несовершенный мир!
— Успокойте его, мадам, — раздраженно буркнул Магаыш.— Вы же сами говорили, что возиться с такими недорослями — ваш гражданский долг.
— Я — директор пансиона для девиц, — твердо сказала мадам, делая ударение на последнем слове.— Я не имею опыта в воспитании младенцев.
— Эк орёт, — с досадой сказал Магарыш и позвал денщика. Но тот, видимо, тоже убежал по собачьим делам, которые напоминали о себе отдаленным лаем и женским визгом.
Мадам неуклюже качала подкидыша.
— А-та-та... Это он вас боится. Дети чувствуют нехороших людей...
— Перестаньте его трясти, он и смолкнет, — отрезал Магарыш и наставил на младенца два пальца козой: — У-тю-тю-тю-тю!
Малыш брыкнул ногой и попал затейнику в толстый нос.
Магарыш едва сдержал брань.
— Давайте его мне. Он же мужеского пола. Я скорее с ним найду общий язык. А то, ей-богу, уши закладывает. Парень, любишь лошадей? Хочешь на лошадке покататься?
Ребенок отчаянно сопротивлялся. Шляпа директорши, украшенная страусиными перьями, съехала набекрень и наконец совсем упала в сопровождении звонкого дождя шпилек. Мадам Касио раскраснелась, ее волосы, всегда стянутые в строгий узел, рассыпались золотистыми локонами. А глаза, не защищенные лорнетом, были такие растерянные... И светлые... Так что никто не узнал бы с первого взгляда мадам Касио. Да и сурового полковника Магарыша, скачущего по комнате, держа на плечах толстенького капризулю, в то время как мадам бежала за этой живописной группой, поддерживая маленького кавалериста.
— А вот мы на лошадке... На лошадке... Первый раз вижу женщину, которая не может справиться с ребенком! У вас что, никогда не было собственных детей? – пыхтел Магарыш.
— Можно подумать, у вас целая куча наследников! — огрызалась мадам.— Вы вообще одичали со своими лошадьми! Тише, не сбросьте малыша! Я, по крайней мере, стараюсь что-то дать хоть чужим детям. А вы?..
— А мне иногда кажется, что лошади более достойны жалости и понимания, чем люди. Ай, что-то за шиворот потекло...
Когда вернулась легкомысленная мать с взлохмаченной пуделихой на руках, оставленный ею столь коварно ребенок беззаботно спал на Магарышевом диване, а возле него сидели пан Магарыш в турецком халате и мадам Касио без шляпы, хотя с подобранными снова в узел волосами.
— Простите, простите, но на Жужу напала стая злобных грубых псов!
Мадемуазель Нинель также пропищала в свое оправдание:
— Я ничего, ничего не смогла сделать! Их отогнали только водой!
Мадам Касио с достоинством воздела шляпу, аккуратно заколола ее шпильками.
— Думаю, наш визит окончен.
Мадемуазель Нинель с удивлением смотрела на розовые пятна на щеках мадам и гадала, удалось ли ее воинственной руководительнице добиться нужного.
Пан Магарыш серьезно смотрел на молчаливую директоршу:
— До встречи, мадам.
Только счастливая супруга преподавателя естественных наук была полностью поглощена своими проблемами и ничего не замечала, пытаясь одновременно успокоить и рассерженную пуделиху, и разбуженного от сладкого сна и несказанно этим обиженного сынулю.
Если житель города Б* не мог справиться со своими заботами, он обсуждал заботы своих соседей. И таких случаев в городе Б* почему-то было почти столько же, сколько жителей. Поэтому конец холостяцкой жизни коннозаводчика Базыля Магарыша обсуждал весь город.
Одни жалели беднягу – взять в жены такую мегеру! Вторые удивлялись — каким путем проникло в кавалерийскую душу коварное чувство? На этот вопрос могли бы, наверное, ответить несовершеннолетние посетители яслей для детей работающих женщин города Б*, но, к сожалению, они еще не умели разговаривать.
ГЕРАКЛ У АДМЕТА
Однажды Геракл остановился у своего друга, царя Адмета, у которого недавно умерла жена Алкестида, выкупив своей жизнью жизнь мужа. Узнав о таком обстоятельстве, Геракл, растроганный гостеприимством Адмета, спустился в подземное царство и принудил Таната, бога смерти, вернуть Алкестиду в царство живых.
(Древнегреческий миф)
Вряд ли знали в богатых, каменных домах города Б* Мамоньку-шлопака.
Да и такого слова — «шлопак» — нет в ученых книгах.
Но в предместьях города Б*, в маленьких домиках под сенью лип и яблонь приходу шлопака радовались все. Потому что целый вечер в доме будет пересказ новостей — что интересного произошло в соседних местечках, что и почем продается на ярмарках, куда лучше идти, чтобы купить новые колеса или поросенка, где в мире началась война или прошло землетрясение... Короче, каждый простой житель города Б*, который вследствие неграмотности или в целях экономии не выписывал газет — а таких было среди обывателей местечка подавляющее большинство — мог получить от шлопака все интересные ему сведения. А шлопак никогда ничего не просил – покормят, так покормят, пустят переночевать — так пустят. Но приют и угощение имел всегда.
Откуда был родом Мамонька — никто не знал, казалось, он вечно ходил по окрестным деревням и местечкам. Даже возраста его нельзя было определить — такой прозрачный, без растительности на лице, мелкий человечек. «Божий человек», — говорили о Мамоньке некоторые, но другие им возражали: «Разве Божий человек бродит по базарам? Божий человек поет псалмы и продает кипарисовые крестики да чудодейственные иконки». А Мамонька и выпить не откажется, если поднесут. Но, что правда, в мешке Мамоньки всегда лежало Священное Писание — дешевое издание для простого люда, в серой бумажной обложке, да еще житие Алексея, Человека Божия, и молитвенник в дополнение. Если рядом не было свидетелей, шлопак доставал заветный томик и вслух, по слогам, читал, задумываясь над непосильными простому разуму фразами.
