Йозеф осушил кубок. Аптекаря посадили в самый дальний угол подземелья и поставили охрану. Назавтра туда пришел Завиша. И увидел в ярком свете факелов, что с каменного пола поднимается незнакомый старик... От полуночи до рассвета волосы Йозефа стали седыми, кожа пожелтела и сморщилась, губы, еще вчера властные и розовые, стянулись в нитку, спина согнулась...

В безудержный гнев впал магнат. Напрасно Йозеф кричал, что не виноват, что просто не успел довести до ума свое снадобье... Завиша приказал бить аптекаря нещадно плетьми и выжечь на его спине и груди первые буквы его имени и слово "предатель". И заключить в темницу до смерти, ибо она, разумеется, такому старцу в затылок дышит, как лучший палач.

Говорили люди, что смуглый Йозеф сам был влюблен в паненку Югасю, потому и не помог Завише... Но разве можно уберечь дикую розу на меже чужого поля? В окрестных деревнях начался мор... Выкашивал людей, как пьяный косарь — траву, оставляя отдельные участки, не разбирая, где высокие стебли, где юные ростки... Минчане в страхе ждали, когда беда зайдет в город. Жгли костры из можжевельника и полыни у ворот и на перекрестках, пристально осматривали каждого, кто хотел зайти в город — не несет ли заразу, или может сам и есть – заколдованная болезнь? Горожане рассказывали, что видели хворь в виде красивой девушки, махающей с кладбища в сторону города красным платком... Другие утверждали, что она являлась как женщина с коровьими ногами на тройке вороных коней, и почему-то все время нюхала табак из черной табакерки. Другие видели, как худая женщина, синяя, как пуп, ходила по Свислочи, словно по тропинке — ясное дело, в холеру и лягушка не квакнет, будет засуха. Какую-то нищенку забросали камнями возле Татарского конца — бедняга была кривая на один глаз... И шептались на Верхнем рынке, и на Нижнем, и на Молочном, и на Рыбном, который на мостках через Немигу, что самый надежный способ предотвратить мор — подкараулить, кто заболеет первый, и закопать его живьем...

О том, что заболела юная дочь советника, соседи узнали от служанки... Назавтра девушку хоронили на Золотой Горке. Почему-то в закрытом гробу. Родителей на похоронах не было...

Мор все-таки пришел в город, собрал свою дань... И потом уже никто не мог точно рассказать, что творилось во время смертельного страха, который диктует свои законы. Над могилами жертв заразы не было ни сил, ни желания ставить знаки... Но над могилой паненки Югаси все-таки положили каменную плиту с надписью: "Цвела роза, не досталась никому, только Господу одному".

Все проходит, прошла и зараза... Доминиканцы пронесли городом деревянную статую святого Роха, покровителя заболевших, обретенную по сновидению монашки в развалинах монастыря, и жизнь начала крутить свои жернова... Завиша уцелел и уехал в Варшаву. Чтобы через год умереть на королевском застолье — шляхтич на балах должен пить, пока будет не в состоянии подняться, а у магната и годы, и сердце больное... А стариком себя считать не хотел. А может, надеялся заглушить вином сердечную боль? Так и упал под стол с недопитой чашею...

Минули года. В Минске открылись забитые досками окна проклятых болезнью домов, потянулись на торговые площади купеческие возы... Вспомнили власти и о заключенных минского замка. За время напасти сторожа сменились, и теперь никто не знал, кем был старик в сгнивших лохмотьях, что неизвестно как выжил в темных подземельях. Никто не помнил его преступления, и раз Божий Бич не поразил его, узника выпустили на свободу, как пускают с цепи старого пса — умирать, прогоняя прочь от дома.

А как он все эти годы хотел умереть! И тогда, когда думал, что случится, если любимая увидит его нынешнего, и тогда, когда знал, чувствовал, что она умирает — а он мог бы спасти, если бы оказался рядом... Любой человек на его месте уже давно умер бы. Но смерть забыла Йозефа, она будто не узнавала его, как старая классная дама нарочито не узнает бывшего ученика, что некогда похитил ее романтические письма времен далекого юношества и, хохоча, зачитал одноклассникам... Йозеф понял, какое зелье он сварил, в чем была ошибка — оно отнимало молодость, но давало вечную жизнь. Зачем?!! Искать ответа на этот вопрос у него хватало времени. Никто не знает, где сейчас Йозеф... Но, скорее всего, он старается найти зелье, которое позволит ему вернуть внимание смерти, и встретиться с любимой...

Вот такую историю повторял изо дня в день старый Йозеф из аптеки в Троицком, и толок, толок в ступе пахучее снадобье... Я пытался нарисовать его углём на куске картона, но мне еще не хватало мастерства. Чтобы рисовать таких, как Йозеф, нужно иметь твердую руку и чуткое сердце. Я не знаю, владею ли этим и сегодня. А вот позже, когда я уже ходил в студию к Крюгеру, один раз видел среди картин учителя портрет Йозефа... Аптекарь был изображен в пестрой восточной одежде, но я узнал его... Учитель назвал картину "Агасфер". Я никогда позже ее не видел и ничего о ее судьбе не знаю.

Однажды я прибежал в аптеку с очередными бутылочками и не услышал знакомого бряцания пестика. Йозефа в углу за прилавком не было... Молодой аптекарь спокойно сообщил, что старик этой ночью умер, его готовят к погребению...

Надо ли говорить, что я помчался к маленькому подвальному окошку. На этот раз занавески были отдернуты. Первое, что я увидел — тело, лежавшее на столе. В каморке, как я и представлял, громоздились бутылочки и реторты, снопы сухих трав и груды камешков, высилось что-то похожее на перегонный куб. В печке с приоткрытой дверцей еще теплились угли, а на углях — я хорошо рассмотрел это, так как печка стояла у окна — лежал треснувший стеклянный сосуд с остатками темной жидкости. Две женщины, нищенки из ночлежного дома, которые привыкли подрабатывать подобным образом, переодевали покойного по обычаю в свежую рубашку. Они стащили с него одежду, и... я увидел на его груди шрамы от ожогов, которые складывались в слово "предатель". И еще инициалы — "И.Д.Ш.".

Йозефа, по его завету, похоронили на Золотой Горке. А я поступил в ремесленное училище и перестал ходить в аптеку в Троицком.

Ной закончил свой рассказ, и виновато улыбнулся.

— Ну вот видите, ничего особенно мистического...

— Значит, веснушки — позор для барышни, — язвительно сказала Зося, прикоснувшись к своему носику. — Ну-ну... Я тебе припомню это, Ной, когда следующий раз пригласишь танцевать.

— Вот интересно, я тоже когда-то забегал в ту аптеку, за лакричными леденцами, но никакого Йозефа не помню, — сказал Влад. — Может, я просто не узнал твоего Агасфера?

Ной гневно обернулся к другу.

— Ты что, думаешь, я это в книжках вычитал?

Дорота примирительно сказала:

— Впрочем, Влад мог заходить в аптеку уже после смерти старика. А кстати, что, если поискать на Золотой Горке могилу паненки Югаси?

— Я искал и нашел, — спокойно и просто сказал Ной. — Каменная плита... Почти ушла под землю, в углублениях надписи вырос мох, и кажется, что буквы сделаны зеленым бархатным шнуром. "Цвела роза, не досталась никому, только Господу одному". Больше ничего, ни имени, ни года... А могилы Йозефа я нигде не встретил, хотя и похоронили его не так давно.

— Сейчас не хватает нескольких деталей, чтобы рассказ можно было причислить к рождественским, — отметил Влад. – Стоит, чтобы призрак Йозефа появлялся в углу аптеки в Троицком и толок в призрачной ступе травы... Или чтобы ступка на верхней полке начинала звенеть в день его смерти.

— А на Золотой Горке появлялись две призрачные фигуры, в обнимку и со свечами, — насмешливо сказала Дорота. — Бросьте дурачиться. Говорить о привидениях — накликать беду. Я Ною верю, но — никакой мистики. Был старый аптекарь, выжил из ума, путал сказки и собственную жизнь... Может, с контрабандистами когда связался, или с какими-то нигилистами, вот и заработал шрамы...

— Кто бы мог ожидать от такой утонченной барышни такого реализма! — улыбнулся молодой артист. Дорота бросила на него раздраженный взгляд: