Пан Бурдейко объявил, что видит, как в тело ассистентки вселяется дух, вызванный горячим желанием зрительницы из первого ряда.
— Я здесь, любимая женушка! — хриплый голос, совсем не похожий на неуверенный тенорок покойного ветеринара, доносился не из кроваво-красных губ мадам Дельмар, а, казалось, откуда-то из ее живота.— Ты слышишь меня?
Тетя Крыся жалобно улыбнулась, попыталась взглянуть по сторонам в поисках поддержки, но встретилась с жадными любопытными взглядами и смутилась. А голос все взывал:
— Женушка моя! Слышишь меня?
Тетя Крыся неуверенно произнесла:
— Да-а...
— Я скучаю по тебе, женушка, — продолжал вещать неузнаваемый голос Юзьки.
А растерянная тетя Крыся уже без внутреннего сопротивления принимала многочисленные красивые слова, что произносил покойник, который при жизни ничего подобного не говорил, да и не умел такого говорить. Иногда дух ошибался, например, когда рассказывал, как часто дарил любимой женушке цветы, — простоватый Юзька был на такое не способен. Но теперь в воображении вдовы умерший муж предстал другим, и все эти слова о цветах и страстных поцелуях — конечно, все было! Так, как мечтала в девичестве! Все было, просто она забыла... И ветеринар был не сутулым лысоватым недотепой, а стройным дородным мужчиной с тем именно взглядом, от которого у настоящей женщины сладко щемит в груди... И от внезапного осознания, что этот красавец, на которого она имела исключительное право, теперь бестелесный дух, сидящий в животе ассистентки медиума, тетя Крыся неожиданно громко всхлипнула...
Пан медиум сейчас же перестал махать руками над головой Аманды и объявил, что в тело реципиента может вселяться следующий дух... Вот, например, тот, о котором так настойчиво думает этот молодой господин с усами... Пан Вабищевич не успел возразить, как из живота мадам Аманды раздался голос, по всей вероятности, того, о ком думал пан Вабищевич. А думал он о своей тайной любви. Почему красавица Мэри, которая в это время сидела за пианино или книгой в одной из комнат губернаторского дома, взывала к нему с того света, — Вабищевич и не думал, ошеломленный волной нежности и страстного чувства. Оказалось, недоступная Мэри страдает без учителя Вабищевича, думает о нем постоянно и мечтает соединить когда-нибудь свой вечный дух с его...
Теперь духи начали сменять друг друга в Амандином теле очень быстро. Ростовщику Губерману, который похоронил четырех жен, одна из них (неизвестно, которая) пообещала отплатить на том свете нежностью и заботой, которые имела от него на земле. Губерман побледнел и долго вытирал большим клетчатым платком мокрый лоб. По настойчивым просьбам присутствующих мадемуазель Горобец должна была перемолвиться словечком со своим почтенным отцом-полковником кавалерии, о котором каждый день слышали из уст мадемуазель. Как последняя ни отказывалась беспокоить столь важный дух, он появился и самым трогательным образом начал убеждать дочь в своей нежной любви, призвал отбросить гордость и предрассудки и не отвергать любящих ее близких лиц и не упускать своего счастья. Однако мадемуазель Горобец почему-то не расчувствовалась и, яростно обмахивая маленьким веером покрасневшее лицо, сердито смотрела на магнетизеров.
А духи слетались, как мухи на мед. Они были красноречивыми, добродетельными, величественными и переполненными любовью к живым. Присутствующих охватил болезненный ажиотаж. Каждому хотелось продемонстрировать, что его умершие не хуже других. После возбуждение сменилось боязнью. Соблазненные жители города Б* не осознали, но почувствовали, что неосторожно привлекли в свой город сотни мертвецов, которые до сих пор спокойно занимали отведенные им ниши и довольствовались панихидами и венками. Теперь они блуждали между живыми и требовали внимания к себе. Прошлое реставрировалось, как церковь, в которой фрески четырнадцатого века, суровые, строгие, потрескавшиеся, замазали приятной глазу белой меловой краской, на которой хорошо смотрятся изображения розовощеких херувимов с позолоченными кудрями.
Но прежде чем боязнь присутствующих сказалась внешне, опытный гастролер прервал сеанс, вернул душу ассистентки на законное место, еще раз одобрил прогрессивных жителей города Б*, раскланялся и исчез навсегда вместе с мадам Дельмар и саквояжем с деньгами...
Наутро город Б* трясло от слухов. Перед церковью, перед костелом и перед синагогой рассказывали, что тетя Крыся срезала все розы в своем палисаднике и отнесла их на могилу ветеринара; что учитель Вабищевич ворвался в губернаторский дом с непристойными криками; что ростовщик Губерман сворачивает дело...
Одна мадемуазель Горобец не комментировала спиритические события.
Городом Б* правили мертвецы. Люди проходили мимо костела, синагоги, церкви и трактира и направлялись на кладбище. Там смотрели на кресты, каменные столбики, бумажные венки, но связь между привычными приличными атрибутами и тем неизвестным, что было закопано под ними, оборвалась. Могилы напоминали пустые коконы, а неизвестные существа, что вырвались из них волею проклятого гастролера, летали над лопухом и чернобыльником, над белесыми головками детишек и лысинами солидных дядек, совершенные, вечные, любящие... Ощущение было как во время жары на лесной тропинке, когда к потному телу липнут оводы и паутина, зудят над ухом комары, а в глаза лезет наглая мошкара...
И город Б* начал освобождаться от своего кошмара. В зале городского театра силами преподавателей мужской гимназии и реального училища организовали лекцию о шарлатанской сути спиритизма. Пан Бурдейко и его грузная пассия — просто рядовые чревовещатели, и никаких духов они не вызывали, а говорили подготовленными фразами, чему свидетельство — многочисленные несуразности. В храмах всех конфессий осуждали тех, кто пытается общаться с духами, так как по своей греховной земной сущности удостоятся лишь визитов демонов. И, наконец, небесные силы послали последний аргумент — номер губернской газеты, в котором сообщалось, что среди жертв железнодорожной катастрофы на станции Н* был известный спиритуалист Б-ко со своей женой и ассистенткой, с которой направлялся на очередные гастроли в Малороссию.
Вот вам и «вечная тайна»...
Жизнь крутила свои неторопливые жернова, и все стало осколками, прахом, тенью...
Покойники вернулись в гробы под бумажными венками и стихотворными надписями, в корчемке застучал бокал о бокал: «Вечная память!".
Умершие утратили голос, величие и любовь, опять стали обычными, хворыми, лысыми, хромыми, придирчивыми, лживыми, слабыми... Ничем не лучше живых...
Ростовщик Губерман женился в пятый раз. Мадемуазель Горобец неожиданно получила наследство и переоборудовала мастерскую, где сейчас несколько местных девушек строчили под ее надзором на машинках «Зингер», а сама мадемуазель, держа в дебелой руке с кольцами чашку с чаем, второй раскладывала бесконечные пасьянсы «Пирамида» и «Могила Наполеона». Пан Вабищевич тоже женился — на дочери преподавателя латинского языка, которую за глаза называли Верка-Прищепка. А тетя Крыся удостаивала своего ветеринара бумажным венком на Радуницу и панихидой в определенные поминальные дни.
За вечный покой в тот год было выпито втрое больше обычного. Вечная война мертвого и живого закончилась временной эфемерной победой последнего. Жизнь показала беззубой смерти розовый язык и содрала с прошлого фальшивые оборки...
Но...
Но никто не решился бы утверждать, что город Б* не жалел о тех мертвецах, рожденных в необъятным чреве шарлатанки Аманды, что черные страусиные перья не всколыхиваются время от времени над уравновешенной местечковой жизнью... И что такое три рубля по сравнению с вечной жаждой души — желанием чуда и бессмертия...
Р.S. Ходил еще слух, будто были присланные на почту города Б* в качестве части наследства черноволосой мадемуазель Горобец многочисленные коробки и ящики, и будто был там саквояж, очень похожий на тот, который видели в руке спиритуалиста Бурдейко. А когда открыла мадемуазель большую круглую коробку, якобы колыхнулись там черные страусиные перья... Но мадемуазель Горобец с плачем склонилась над ними, так что определенно никто ничего не узнал...
