Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Вот и я сначала стану испытателем, а потом конструктором.

Представляю, как запаниковала бы мама, узнав, что я уже был в военкомате и в училище… Везде говорят: «Рано. Готовься». Рано да рано! Скорее бы услышать: «Пора!»

Я скажу маме: «Президент Академии наук Келдыш когда-то учился летать на самолете; конструктор Ильюшин был чернорабочим на аэродроме, мотористом, летчиком; другой конструктор и один из первых парашютистов, Артем Микоян, был нашим ростовским фезеушником, учеником токаря на заводе „Красный Аксай“. И добились!»

В форточку влетело что-то большое, затрепетало, забилось между рам. Сережа вскочил, «Наверно, летучая мышь…» Поймал это «что-то», оказывается — воробей. Ладонью почувствовал, как в страшном испуге бьется его сердце. Выпустил воробья на волю.

Раздался сонный голос мамы:

— Ты почему не спишь, полуночник?

— Сплю, сплю…

Он снова лег на спину, вытянулся. «Пора мне принимать самостоятельные решения. Надо, например, прыгать с парашютом. Если мама поднимет бучу, не отступлюсь: „Я должен научиться защищать свою Родину“. Отец наверняка поддержит — он солдат. Рассказывал, что кончал войну в Югославии. И вот там, в одном городке, Крагуевиц, фашисты повели на расстрел семьсот гимназистов.

А учитель пошел с ними. Добровольно. Сказал: „Я даю последний урок“.

А как бы я себя держал в смертельной опасности? Неужели распустил бы нюни?»

Сережа представил: он попал при испытании самолета в отвесную, глубокую спираль. Машина пикирует, вот-вот развалится… Он катапультируется в последнее мгновение… Конструктор Петляков погиб из-за пожара в воздухе. Этого мама не должна знать…

Что я буду строить: ракеты или самолеты? Реактивные… с изменяемой в полете геометрией крыла… вертикально взлетающие… Исчезнут специальные аэродромы, зависимость от погоды. Ракета полностью не заменит самолет, а сама, наверно, станет крылатой… Так утверждает Яковлев. У пассажирских самолетов будет скорость три тысячи километров в час… Три часа до Америки!

Где-то далеко, в городе, заиграли куранты… три часа… три часа…

Потом возникло лицо Вари: улыбающееся, задорное. Оранжевый шарф солнечным лучом лежит на ее плече. Ветер развевает золотистые волосы.

«Хорошо, что она есть, — уже засыпая, подумал Сережа, — и что Рем есть…»

Утром первой мыслью Сережи было: «Наконец-то я выработал твердый план жизни. Папа сказал — в конструкторских бюро есть профессии: прочнисты, химики, аэродинамики, металлурги, рентгенологи. Значит, надо дьявольски много знать. Усидчивость и еще раз усидчивость! Тренировать волю, физически закаляться».

Сережа постучал в комнату отца:

— Подъем, на зарядку!

Во время завтрака сообщил отцу вроде бы между прочим:

— Мы вчера в «Звездном городке» испытывали электронный фотопистолет.

— Тренируете остроту реакции?

— Да. На вращающемся кресле Барани я себя чувствую неплохо.

Покосился в сторону матери:

— Пора подумать о парашютных прыжках…

— Лучше подумай о русском языке, — посоветовала мать.

— В следующий вторник, — будто не расслышав замечания матери, продолжал Сережа, — мы поедем в гости к летчикам… Нам разрешат примерить высотные костюмы, гермошлемы…

— Это интересно, — сказал отец.

— Ты знаешь, мой ракетоплан взлетел на триста шесть метров, — оживляясь, повернулся лицом к нему Сережа.

— Уже недурно…

— Маловато… Летом ведь всесоюзное состязание на приз имени Юрия Гагарина. Мы готовим действующую модель «Малый Байконур» с дистанционным управлением. Представляешь, маминушка, — немного даже заискивая, сказал Сережа, — в космическое пространство сейчас выходят в скафандрах с новой системой регенерационного типа. А наклонение орбиты — пятьдесят один градус сорок одна минута.

Раиса Ивановна поглядела недоуменно, ответила, немного подтрунивая:

— Тебя в цирке можно показывать, как запрограммированное устройство…

Сережа вдруг обиделся:

— Все это знает любой приготовишка.

— Ну, не сердись, мне даже нравится такая одержимость…

Сереже и слово «одержимость» не пришлось по душе.

— Я же не удивляюсь вашим вечным разговорам с отцом о консолях и интерьерах!..

«Нет, он растет не узким человечком. Вот увлекся в школе драмкружком, играет в чеховском „Трагике поневоле“ отца семейства, а Ремир — Мурашкина. Уму непостижимо: Сережка — и вдруг артист. Сколько кутерьмы было, когда добывал накладные усы и бороду, коробку для шляпок. А как вопил на весь дом: „Я вьючная скотина… тряпка, болван, идиот! Крови жажду, крови!“»

— Я — за увлеченность! — сдалась мать.

Глава двадцатая

Майский ливень исхлестывает землю, мчатся бурные потоки по мостовой, к Дону, а дождь припускает все сильнее и сильнее.

Сережа стоит у окна, с тоской смотрит на лужи, на водяную сеть над рекой. Вон катерок потащил на буксире неисправную «ракету». Какой униженный вид у «ракеты». Сереже надо идти на субботник: он дал слово и Варе и Таисии Самсоновне, а мама не пускает, и он себя чувствует тоже униженным.

— Должен пойти, — настойчиво повторяет Сережа, — понимаешь, должен.

— Только безумец может идти в такую погоду, не будет ни одной души!

Виталий Андреевич, до сих пор молча что-то вычислявший, поднял голову:

— Пусть он будет один.

— Кому и что он этим докажет? — протестующе воскликнула Раиса Ивановна и вышла из комнаты.

Сережа пошел за ней.

— Ну, маминушка, — как можно ласковее, тихо сказал он и по старой привычке неуклюже ткнулся носом в ее плечо: — Какая же это педагогика: отец говорит одно, ты — другое…

Раиса Ивановна метнула на сына быстрый взгляд:

— Ну, если тебе уж так страшно хочется — иди, мокни. Только имей в виду, лечить я тебя не буду. Плащ надень! — крикнула она вслед кинувшемуся к дверям Сереже.

— Надену, надену.

Раиса Ивановна возвратилась в комнату, стала у окна. Дождь почти прошел.

— Паршивец! — возмутилась она. — Несет плащ в руке!

Виталий Андреевич подошел к ней, обнял:

— Дорогая наша маминушка, а ты в юности на субботники ходила?

— Еще как!

— И дождь тебя не останавливал?

— Даже землетрясение!

Они рассмеялись.

— Но сейчас время другое, — еще продолжала сопротивляться Раиса Ивановна.

— Сомневаюсь. В главном — время то же самое. И в этом не надо нам его менять…

Сережа ехал в трамвае к Сельмашу. Вот уже слева осталась площадь Карла Маркса, парк с мемориалом погибшим в войну.

Отец недавно возвратился из Москвы. У них там, в сквере возле Большого театра, была встреча фронтовых товарищей — летчиков. Приехал помолодевший, торжественный, долго рассказывал о своих друзьях, потом спросил:

— Ты думал о службе в армии?

Он ответил:

— Думал…

— Ну и что?

— Постараюсь быть хорошим солдатом…

А вон у остановки и вся братия, Рем, Варя в голубой косынке и полотняном платье с оторочкой, как у авиаконверта…

Сережа улыбнулся этому неожиданному сравнению: «В блокнот Рема, он собирает художественные детали!» И спрыгнул с трамвая:

— Салют работникам коммунистического труда!

…Он возвратился измокший, с захлюстанными брюками и туфлями, но счастливый.

В доме пахло жареным мясом и картошкой.

— Зверски хочу есть!

— Редчайший случай! — удивилась мать.

— Мы строили «Варенишницу» возле Сельмашевского вокзала.

— Ого, куда вас занесло!

— Ребята работали, как дьяволы. Даже Ханой. Он был в моей бригаде. Прораб объявил нам благодарность.

— Ну ладно, садись, труженик, за стол.

В кухне Сережа продолжал оживленно болтать:

— Экзамен по литературе через семнадцать дней первого июня. Ничего себе, хорош день защиты детей! Ты знаешь, во время экзаменов повышается процент сахара в крови!

Наевшись, Сережа встал:

— Пойду посочиняю…

Работая на стройке, он окончательно продумал текст письма «бывшему отцу». Мысль об этом его давно мучила. Надо настоять все же на перемене фамилии. Пора кончать!

41
{"b":"549127","o":1}