Надо заснуть и забыть обо всем. Ничего не было. Надо заснуть.

Рощина жила с матерью в двухкомнатной квартире, недалеко от училища. Мать тоже была учительницей, преподавала биологию. Сибирячки, они полюбили этот утопающий в зелени город, его общительных, склонных к юмору жителей, людей громкой речи и бурной жестикуляции.

Завтра начиналась третья учебная четверть, и Зоя Михайловна «подбирала хвосты». Она проверила несколько десятков тетрадей, составила конспект урока, начала обдумывать план воспитательной работы.

«Разве нам безразлично, какую молодую гвардию рабочего класса готовит училище на новой стартовой площадке?..

Что знаю я о внутреннем мире, ну, скажем, Антона Дробота? Как относится он к музыке? Как представляет себе любовь? Вероятно, не так же, как Хлыев. А может быть, вообще не думает об этом. Надо бы чаще давать сочинения на вольную тему, в таких случаях они охотнее впускают в свой мир».

На этом месте своих размышлений Зоя Михайловна почему-то вспомнила о недавнем разговоре с Середой. Он назвал брак рискованным обменом изолированной квартиры на коммунальную. Поразительный примитивизм закоренелого холостяка.

Хотя намекал, что почти готов облагодетельствовать Рощину предложением ей руки, готов потерять драгоценную свободу.

Спасибо, спасибо… Весьма признательна… оставайтесь при своей изолированной квартире и сомнительной свободе. Обмена не предвидится. Сближения — тоже, потому что ему должна предшествовать близость душевная, как полету — разгон.

Она не принимала выражение «интересный», когда говорила о внешности мужчины. Писаный-расписаный мог оказаться пошляком, ничтожеством, квазимодистый — интересным мужчиной.

О Середе Зоя Михайловна слышала от других женщин это пресловутое «интересный мужчина», но для нее он настоящего интереса не представлял. Правда, что-то все же притягивало. Была в нем потаенная пружинистая сила при полном отсутствии суетливости, лишних слов и движений.

Лицо Константина Ивановича невозможно было представить искаженным от страха, душевной боли. Собранность, целеустремленность, воля с изрядной примесью педантизма. Неужели этот экземпляр — порождение века НТР?..

Иногда ей хотелось что-то такое сказать Середе, чтобы он взвился. Пожалуй, единственный раз она сумела этого добиться после ухода из ее кабинета Егора Алпатова.

Зоя Михайловна обнаружила Середу в его маленькой комнате, забитой аппаратурой, пособиями, схемами. Сказала, не подбирая выражений:

— Между прочим, любимым учителем можно стать, только став любимым человеком. С Алпатовым вы себя держали сейчас отвратительно… Как робот… Понимаете — формально, бездушно!

Вот когда «робот» побледнел:

— Я не позволю так разговаривать с собой.

— Вы не достойны иного разговора! — Зоя Михайловна повернулась и вышла.

Собственно, чего она тогда на него накинулась?.. Но все-таки мог же Середа найти для мальчика теплые слова! Что это: черствость, недомыслие?..

Или она сама — ведьма, самоуверенная и самолюбивая, поглядывающая на коллегу сверху вниз?

Было бы несправедливо назвать Середу человеком недалеким из-за его увлеченности техникой, и только техникой. Узость — да, но не скудоумие.

Но вот внутренний мир его оставался для Рощиной совершенно неясным. Добрый он человек или нет? Душевно щедрый или скупой? Способен совершить подвиг самопожертвования или предпочтет отсидеться в стороне?..

Себя-то он любит.

Любопытно, что иной раз в пустяке вдруг проступает характер. Даже в том, как начинает человек разговор, подняв трубку звонящего телефона.

Константин Иванович в таких случаях сообщает:

— Середа слушает. — Именно он, и никто другой.

Черт возьми, она, кажется, к нему стервозно придирается!

…Еще когда Рощина училась на третьем курсе университета, начала она встречаться с прекрасным парнем Володей.

Познакомились они в сводном строительном отряде студентов. Потом были вечера у реки, письма в стихах, трижды в день.

Володя тоже был «технарем», из Научного центра, но никакого сравнения с Середой. Талантлив во всем. Даже в веселье.

Он был человеком разносторонних интересов, но натурой — цельной. И внутренне удивительно деликатным. Вероятно, с этим рождаются, это как дар природы. Дала она тебе слух или нет, дала деликатность или обделила. У Середы только внешний блеск, а глубже, как она полагает, — грубоватость натуры.

Володя погиб в позапрошлом году в автомобильной катастрофе, за месяц до их свадьбы. И теперь, любого сравнивая с ним, она не в состоянии поставить кого-нибудь рядом.

Лучше никого, чем «абы кто», кого душа не принимает безоговорочно.

Вероятно, она максималистка. Мама поглядывает с тревогой: «Засиделась в девках!»

Страдает ли она, вроде бы преуспевающая «литераторша», от одиночества? Пожалуй, да. Женщина есть женщина — хотелось быть необходимой Ему. Такому, чтобы не возникало одиночества вдвоем.

Да, ее любят ученики, уважают коллеги, и все же остается внутренний вакуум: нерастраченная женская нежность, невостребованная семейная заботливость. И еще: естественное желание чувствовать рядом сильного человека, верное «затулье», возможность не решать одной все дела. И, хотя бы временами, освобождаться от чего-то мужского в своем характере, что появилось в последние годы. Наверно, от чрезмерной независимости, которая тоже порой в тягость.

Через несколько дней после того как «покатилась» третья четверть, Рощина предложила группе монтажников и полиграфистов написать сочинение: «Мой идеал человека».

Тоня Дашкова с нежностью писала о Горожанкине.

Гриша Поздняев разразился панегириком в адрес Середы: и как он дело свое знает, и какой пунктуальный… Прямо эталон. Но все же Зое Михайловне почему-то приятно было читать об этом.

А вот сочинение Дробота встревожило своей надрывностью, недоговоренностью. «Любить тоже надо уметь, — писал он. — Жалкий человек, кто разменивает настоящее чувство на минутное удовольствие». Сочинение было не очень «на тему», но, вероятно, что-то накипело у парня, просилось на бумагу.

Сразу после возвращения из дома Тоня почувствовала, что с Антоном происходит неладное. Он старался не смотреть ей в глаза, ни слова не сказал об ее письме, а ведь она писала, что очень дорожит их дружбой. В «драмгаме» Антон неожиданно наотрез отказался от роли старшины Баскова:

— Не для меня эта роль!

И как ни уверяла его Розалия Семеновна, что нет же, для него, — твердил упрямо:

— Я знаю — ничего не получится.

В воскресный вечер они задержались в Доме, культуры позднее обычного: там сдавали программу, подготовленную учащимися профтехучилищ для показа в Скандинавских странах. В мае «гастролерам» предстояло побывать в рабочем предместье Копенгагена, на фабрике художественных изделий в Осло, в одном из университетских городков Швеции — Унсала и на фарфоровом заводе в Хельсинки.

Программа получилась на славу. Исполнял «Танец Анитры» Грига квартет юных, как на подбор круглолицых, баянистов; звучали Бах, Паганини, Лист; кружил хоровод девушек в длинных розовых платьях; с гиком и свистом лихо плясали мальчишки. Пели «Калинку» и «Коробейников». Подготовили и шведскую колыбельную, финскую польку… А заканчивали концерт песней «Слава рабочим рукам».

Уже в десятом часу Антон и Толя спустились с высоких ступенек Дома культуры и пошли вдоль берега реки, покрытой льдом.

Посвистывала метелица. Они шли молча, но Тоня знала, точно знала, что вот сейчас начнется какой-то — она даже не могла себе представить, какой, — разговор, объясняющий странное поведение Антона. Не сговариваясь, остановились возле чугунной тумбы причала, занесенного снегом. Антон с трудом поднял глаза:

— Я хочу тебе сказать… — Голос хриплый, прерывистый. Лицо он спрятал в тень. — Хочу сказать… без тебя на каникулах… встречался я с одной… был у нее дома и… и… у нас было все… Это гнусно… Но я должен сказать тебе…