И потом в задумчивости смотрела на сверкавшую золотом солнца воду и, ни на кого не глядя, проговорила:

— Все девчонки мечтают о принце с горящей на лбу алмазной диадемой, а я… — будь ты хоть уродиной, но победи всех на свете.

Елена Ивановна протянула к ней руку, потрепала за ухо.

— Дурочка ты у нас! Еще во младенчестве сказки о богатырях любила.

Перевела взгляд на Руслана; он лежал на спине, подложив под голову ладони и, казалось, дремал и разговора их не слышал. А Елена Ивановна окинула взором его ладную с тонкой талией фигуру, с тревогой подумала о дочери: «Влюбится еще. Вот будет нам хлопот».

Сказала тихо и серьезно:

— А наш Руслан совсем и не уродина. И свою принцессу он уже давно нашел, но держит ее от всех в тайне.

Всполошилась при этих словах Мария, приподнялась на шезлонге и хотела сказать что–то матери, но осеклась и безвольно упала на брезент лежака. Только видно было, как тяжело она дышит и как тревожно, по–орлиному, горят ее серо–зеленые и круглые, как у большой птицы, глаза. Мысль о том, что у Руслана есть своя принцесса, ледяным душем окатила все ее существо. Никого она не хотела видеть рядом с Русланом. Хотела одна оставаться около него. Всегда, всю жизнь — одна она и никого больше.

А затем где–то в туманных далях ее сознания слышался хихикающий, противный голосок: «Ты же еще подросток, не набравший никакой силы. Гадкий утенок! Что ты забрала себе в голову?..»

От этих мыслей кружилась голова, Ей хотелось плакать.

На купальню с шумом и смехом ввалилась ватага ребят. На плечах спортивные сумки, на головах белые с черными козырьками шапочки. Над козырьками золотой вязью вышиты драконы.

Один из парней, обращаясь к Елене Ивановне, спросил по–английски:

— Тут свободно?

Елена Ивановна закивала головой:

— Да, да — свободно.

И ребята побросали сумки, стали раздеваться, а один из них — пожилой, с рыжей бородкой, — видимо, тренер, — велел принести лежаки. И скоро тут образовался целый лагерь. Елена Ивановна предложила своим перейти в другое место, но Маша запротивилась и только передвинула шезлонг к краю дощатого настила. Ей не хотелось уходить от ребят; она владела английским, хотела бы узнать, что это за народ и что они будут делать. Любопытство и жажда общения были ее второй натурой. Руслану тоже было интересно соседство спортсменов.

Рыжебородого звали Кадыр. Троим ребятам он показал места, где они должны находиться. Руслан понял, что это кинооператоры и им указаны три точки, с которых они будут снимать. Видимо, это команда прыгунов и сейчас они начнут заниматься. И точно: едва они разделись, тренер повел двоих на вышку.

И вот они на верхней площадке. Туда из любителей никто не забирался. По меркам мастеров вышка была не самой высокой, но достаточной для выполнения сложных упражнений.

Один из спортсменов ходил возле черной доски–трамплина, а тренер, дав им последние инструкции, спускался вниз. И вот он внизу, занял удобное место для наблюдения, и киношники изготовились для съемок. Кадыр махнул рукой, и спортсмен решительно направился к краю трамплина. Одну ногу подобрав к животу, другой толкнулся, еще толкнулся и взлетел высоко над вышкой. Красиво изогнувшись, он стал вращаться вокруг оси своего тела, а затем в середине полета сделал вращение колесом — один раз, другой и снарядом влетел в воду. При этом брызги хотя и поднялись, но их было немного, и Машеньке очень понравился его прыжок. Она втайне подумала: Руслан хотя и чемпион, но так, наверное, не умеет. Она боялась, что Руслан подойдет к тренеру и станет подмечать какие–то недостатки. И уж совсем бы она не хотела, чтобы Руслан и сам стал прыгать, поучая спортсменов, и при этом не сумел бы прыгнуть так красиво, как эти ребята.

Но Руслан именно так и поступил. Он подошел к тренеру и о чем–то стал с ним говорить. И что–то показывал руками. Кадыр слушал его внимательно. Подозвал к себе всех спортсменов и попросил Руслана повторить все, что он ему сказал. Затем другие полезли на вышку и стали выполнять то же упражнение. Машенька назвала его «шурупом с колесом».

Руслан с тренером некоторое время наблюдали прыжки, киношники снимали их, и эта работа продолжалась около часа. А тут вдруг и Руслан полез на вышку. Маша хотела крикнуть: «Тебе нельзя!», но было поздно. Руслан резво взбежал по лестницам, вступил на трамплин, раскачался и ракетой взлетел над вышкой, и сразу же вошел во вращение, а затем, пролетев половину дистанции, выписал колесо, но потом вдруг вытянулся в свечку и мягко, точно нож в масло, врезался в воду. При этом брызг за ним и совсем не было. Елена Ивановна вскрикнула от восторга, а Маша, затрепетав от радости, побежала к нему, и, мокрого, смущенного, обхватила за шею, обнимала, целовала, плакала. А он, высвобождаясь из объятий, говорил ей:

— Ну, что ты, дурочка.

Она дрожащим от волнения голосом, проговорила:

— Не болит спина, нет?.. Вот видишь, как все хорошо.

Вместе они подошли к тренеру. И тот, не скрывая восхищения, пожимал ему руку, говорил:

— Чемпион! чемпион!.. Так прыгать может только самый великий чемпион. Но скажите ваше имя. Мы хотим знать, кто вы, и можем ли мы у вас учиться?..

Потом Руслану пожимали руку другие спортсмены, Кто–то сказал, что им до такого мастерства далеко. Из деликатности никто не пытался выяснить, какое место у Руслана в спортивном мире, какая страна имеет такого великого мастера. Они были уверены, что в их кино– и фотокартотеке он не значится, и они, конечно же, очень бы хотели знать его имя. А Маша крепко держала Руслана за руку, словно боялась, что вот сейчас его захватят и куда–то уведут. Руслан же говорил им, где и как следует начинать вращение и в каком положении надо держать ноги, а особенно же ступню, при входе в воду. Затем он всем поклонился и они с Машей вернулись к своим шезлонгам.

Солнце вылетало на купол неба, становилось не по–российски жарко, — русская колония стала одеваться. Шли своим ходом к гостинице.

На большом круглом столе Петр Петрович разложил чертежи, писал какие–то формулы.

— Вы и здесь работаете? — удивился Руслан. — Но что вы хотите поправить в своем самолете? Или уж готовите новый проект, еще более смелый и совершенный?..

Петр Петрович отклонился на спинку стула, разглядывал загоревшее и даже изрядно покрасневшее лицо своего молодого друга. Спросил его:

— Вы вчера видели по телевизору, как огромный самолет, только что сделанный на Украине в конструкторском бюро Антонова, стал разваливаться сразу же после взлета? Один за другим отказали двигатели, а затем при посадке надвое разломился и корпус.

— Как же это они?.. Сырую модель запустили в производство?.. Что–то не додумали?.. Хотели, видно, без наших русских ребят обойтись? Понадеялись на свои силы.

Петр Петрович пытливо заглядывал в глаза Руслана, одобрительно, и даже как будто с восхищением удивлялся зрелости суждений молодого инженера.

— Вы верно угадали суть беды наших украинских коллег. А беда у них случилась великая. Много сил и средств вбухали они в машину, большие надежды на нее возлагали, и вдруг, при первом же испытании, такая катастрофа. Погибших, слава Богу, нет, но сам конструктор разбил голову, и ему сделали операцию на мозге. А если уж под черепную коробку хирург вторгается, — пиши пропало. Впрочем, будем надеяться на лучшее. А что до вашего замечания — вы совершенно правы. Раньше ни одна республика Империи не делала в одиночку такие проекты. У них там, на Украине, остались авиационные заводы, есть и конструкторское бюро, но математическая проработка такой сложной системы оказалась слабой. Хорошие математики у них есть, но надежные математические проработки вершат только наши, русские ученые. К нам и Америка обращается за консультацией по многим проектам, особенно авиационным и космическим. И надежная испытательная база — тоже у нас. Деталям и узлам новой системы нужна продувка на стационарных стендах, а они у нас, в России, имеются. Так вот и вышло: на свои силы понадеялись, а их оказалось недостаточно.