Карл, брат его, между тем приближался с своими пятью полками. Испуганный сейм приказывает охранять город и не выпускать короля. Во время этой тревоги Густав, среди блистательного двора, притворяясь беззаботным и легкомысленным, казалось, только и думал, что об удовольствиях; но, между тем, он дал потихоньку знать своим друзьям, что пришло время действовать. Совет хотел принудить его показать письма его брата; он отказался исполнить его требование. Несколько членов хотели его арестовать; тогда король вдруг уходит, садится на лошадь, едет к арсеналу, в котором уже дожидались его агенты, возвращается во дворец, где стояла гвардия, сзывает офицеров и с жаром представляет им народную беду и цепи, скованные золотом иноземцев. «Клянусь вам, говорит он, — что я более всякого шведа ненавижу самовластие. Принужденный защищать мою независимость и свободу отечества от дерзких вельмож, я вас спрашиваю: хотите ли вы присягнуть мне с тою верностью, какою всегда отличался шведский народ при Густаве-Вазе и Густаве-Адольфе? Если вы согласны, я охотно подвергну жизнь мою опасности для блага отечества и вашего». Все, кроме трех, присягнули. В эту минуту комендант войска, охранявшего сейм, хочет говорить с королем. «Пусть он идет в совет, там я с ним объяснюсь». Тогда Густав повязывает руку белым платком; это был условный знак. Офицеры гвардии и артиллерии следуют его примеру. Не теряя времени, он ставит караул к государственному совету и отправляется к собранному войску, чтобы держать речь солдатам. Это была решительная, критическая минута. Собравшись с духом, он проехал по рядам, убеждал, увлекал, воспламенял их преданность, так что все поклялась идти за ним и защищать его. Один только голос отказа нарушил их согласные клики.
Однако в других частях города распускали слухи, что он арестован. Король проехал по городу с обнаженною шпагою, и народ был в восторге. Напрасно в это время Рудбек вне себя мчался по улицам и кричал: «К оружию, братья! к оружию, шведы! погибает ваша свобода!» Густав велел его арестовать вместе с прочими коноводами партии шапок. Король, желая обеспечить безопасность иностранных министров, и вместе с тем разведать их намерения, созвал их во дворец. Там он привел к присяге чиновников и адмиралтейство. Посланники обратились к нему с поздравлениями, но искренни из них были только испанский и французский. Таким образом, в несколько часов, находчивостью одного человека кончился великий государственный переворот, и ни одной капли крови не было пролито. Совершенное спокойствие господствовало в столице и в государстве.
Король приказал брату своему распустить войска. Но он не довольствовался смелым подвигом восстановления королевской власти: он хотел, чтобы народ своим одобрением освятил этот переворот. Сделано было народное собрание на огромном поле: здесь было все земское ополчение с оружием в руках. Явился король и был встречен всеобщим кликом: «Да здравствует Густав! Да здравствует спаситель отечества!»
Король созвал членов и с торжеством явился в собрание. Слух о приближении финляндских войск потревожил было депутатов; но спокойствие и красноречие короля рассеяли тревогу. Простучав три раза серебряным молотком Густава-Адольфа, король потребовал внимания и прочитал акт, состоявший из 57 статей, в которых он обещал поддерживать прежние законы так, как они были при Густаве-Адольфе до 1680 года. Король и представителя народа обменялись клятвами, и все кончилось молебствием. Выказав себя ловким, смелым и твердым, Густав, как король, явился добрым и великодушным. Он никому на мстил; всем была объявлена амнистия. Забывая угрозы и обиды, нанесенные отцу, он говорил: «Я не хочу никакого напитка, кроме вод Леты». Награды достались Геллихиусу, Спренгпортену и другим офицерам, которые первые поддержали его.
Его дружелюбные уверения успокоили некоторых недовольных иностранных дипломатов. Он весь предался исполнению своего долга в отношении к народу. Он поощрял торговлю и земледелие, учреждал фабрики и заводы, раздавал хлеб бедным, освободил от податей всех отцов, имевших четырех детей, рассеял предрассудок относительно оспопрививания и утвердил свободу печати постановлением, в котором напоминал, что этой свободы не существовало в Англии, когда Карл I взошел на эшафот. «Только при этой свободе, — говорил король, — правители узнают свои ошибки; только через нее они слышат жалобы народа, и наконец только посредством нее они могут иногда убедить народ, когда жалобы его неосновательны». Появилась сатира на него. Король велел призвать автора; тот явился со страхом: «Я вижу, — сказал ему Густав, — что вы умный человек, но, вероятно, бедны. Я не хочу, чтобы вы нуждались и назначаю вас своим библиотекарем». Король поощрял разработку руд, и его хозяйственные распоряжения увеличили обращение денег. Свобода подняла общее доверие и кредит. Враг роскоши, он боролся против нее указами, столь убедительными, что они подействовали на народ, вообще небогатый. Он усилил труд уничтожив до двадцати двух праздничных дней в году. Среди королевских трудов и рыцарскими идеями, он, по образцу знаменитого короля Артура, организовал покровительство над сиротами и стариками и надзор за больницами. Как любитель литературы, он был в переписке с несколькими учеными. Он преобразовал упсальский университет, учредил академию (1786), написал несколько театральных пьес, а по случаю открытия памятника Густаву-Вазе сочинил лирическую поэму, которая и была играна в Стокгольме[117]. Часто просыпались в нем романические порывы молодости; несколько раз он устраивал всенародные турниры и карусели.
Девятнадцать лет царствовал он справедливо, великодушно, либерально и умно и основал свою силу и славу на любви народа благородного и свободного. Однако же, между тем, как благоразумие клонило его к миру, излишняя любовь к славе пробуждала в нем тайное желание войны. Исподволь готовился он к ней, строил корабли, собирал запасы, укреплялся, обучал и упражнял свои войска. Все улыбалось его надеждам. Обеспечив спокойствие своего государства, он совершил поездку по Европе и везде был встречен похвалами, хотя и находили иногда, что его достоинствам мешало излишнее тщеславие, подстрекавшее его слишком часто повторять рассказ о совершенном им перевороте. Эта смесь ума с гордостью имела влияние на его судьбу. С умом он прожил счастливо девятнадцать лет; гордость породила бурю, которая, омрачив его царствование, возбудила против него вражду, и он пал под ее ударами.
С 1786 года в шведском дворянстве возникла довольно сильная оппозиция, усиленная еще воинственным настроением короля. Король не мог равнодушно видеть, что Россия владеет Лифляндией и частью Финляндии. В надежде найти случай, чтобы завоевать их обратно, он, по внушениям некоторых держав, составил союз с Портою. Взаимное обязательство состояло в том, что если одна из держав будет атакована Россиею, другая вступится, и обе не положат оружия, покуда не добьются удовлетворения. Мы видели, как он обманулся в своих надеждах, и трудно понять, как мог он не знать о настроении шведского дворянства и о происках, которыми возбуждали войско. Слишком доверчиво полагаясь на беззаботность своих неприятелей, он ожидал своего торжества и увлекся до такой степени, что произнес в государственном совете следующие грозные слова: «Если успех увенчает наше оружие, я между памятниками русской гордыни пощажу только один памятник Петру Великому, чтобы выставить и увековечить на нем имя Густава». Может быть, ему удалось бы хоть очень ненадолго, осуществить эти угрозы в Петербурге, который оставался без защиты. Но несколько потерянных им дней, нерешительная морская битва и возмущение его войска навсегда рассеяли мечты о вторжении и завоевании. В последствии мы увидим, что Густав, принужденный к оборонительному способу действия, в храбрости своей нашел средство поправить свое положение и с некоторою славою сойти с пути, столь опасного.
Между тем, как этот новый враг грозил русской императрице внезапным нападением, недеятельность южной армии истощала ее терпение. Осада Очакова еще не была даже начата, как следует. «Я полагаю, — писал мне князь де-Линь, — что мы начали осаду этой крепости, — по крайней мере, в воображений, потому что соорудили четыре плохие редута в расстоянии 700 туазов и ретраншаменты в расстоянии 900 туазов от городских стен. Неприятель не подумал стрелять на работавших, хотя они трудились светлою лунною ночью. Потемкин как будто заснул и, казалось, не думал ни воевать, ни защищаться. Через нисколько дней две тысячи турок неожиданно аттаковали эти ретраншаменты; бросившись на батарею, защищаемую Ангальтом, они уже готовы были разрушить их. Князь не посылал ни приказаний, ни подкреплений. Он все смеялся над неугомонною деятельностью принца Нассау, который отплатил ему по рыцарски: высадив свои войска и спасши Ангальта с его батареею, он сам привез Потемкину донесение Ангальта, который приписывал в нем спасение свое принцу Нассау. Вместе с тем принц иронически извинился, что осмелился вступить в сражение, не дождавшись приказания главнокомандующего».
