Закончив операторские курсы, Осип недолго поработал ассистентом оператора на студии документальных фильмов, участвовал в съемках ленты про беспризорных детей.

Фильм еще монтировался, но не за горами был очередной «прыжок с моста»: однажды мартовским утром Осип появился у американского посольства в Москве, где в очереди, ежась от холода и тревоги, стояли евреи, желающие покинуть Россию.

Как объяснил потом Тоне, он еще «не чувствовал себя готовым к настоящему творчеству», еще «не вызрел в нем художник». Оказывается, вокруг нет чего-то такого… Когда не хватало слов, вернее, когда все слова уже были сказаны, но они не достигли цели, не донесли мысль, Осип поднимал руки и делал ими замысловатые движения, чем вызывал у Тони невольную улыбку, потому что в такие минуты напоминал ей забавного танцора из еврейского местечка.

«Понимаешь, Тонч (так он называл жену), я не вижу, не вижу вокруг ни черта, что бы вошло и ожило в объективе… Я слишком хорошо знаю эту, питерскую, жизнь, я слит с нею – с Невой, мостами, пивнухами, забегаловками, сыростью и тэдэ. Я не вижу себя. Мне нужно отойти далеко в сторону, чтобы увидеть себя. Мне нужен совершенно другой опыт, другие берега…»

Тоня, еще не так давно мечтавшая взлететь на гору мужниной славы, начала смутно догадываться: чем к захватывающим дух полетам, ей лучше готовиться к «прыжкам с мостов». Она уже не так усиленно искала логику в поступках мужа, замечая в нем определенную странность, ранее принятую за одержимость гения. «Ты просто не веришь в свой талант», – убеждала его Тоня, хотя, по правде, и ее вера в талант мужа заметно пошатнулась.

«Что ж, в конце концов, Америка – не самый худший вариант, лучше, чем Израиль», – успокаивала она себя. Почему-то была уверена, что рано или поздно Осипа все равно куда-то понесет. Даже опасалась, что верх возьмет его глубоко спрятанное, до сих пор не нашедшее своего выражения еврейство, и «прыжок с очередного моста» произойдет не по художественным, а сионистским мотивам.

Осипом тогда овладела такая решимость и непреклонность эмигрировать, что когда в американском посольстве возникли бюрократические проволочки с документами родителей и старшего брата, он махнул рукой на семейные привязанности и, не дожидаясь развязки, купил два билета на Нью-Йорк. (Его родные так и остались в Питере, потом они уехали в Израиль.)

Осип планировал в скором времени перебраться из Нью-Йорка в Калифорнию, поближе к Голливуду, и наверняка бы переехал, не повстречай на одном из нью-йоркских фестивалей известного режиссера Славу Цукермана.

– Нью-Йорк – самый благодатный для кино город в мире, – говорил Цукерман, через несколько дней после фестиваля пригласив Осипа к себе в гости. – Здесь люди открыты больше, чем в любом другом городе Америки, и не такие жлобы. В этом городе острее чувствуется тоска по прекрасному. Как петербуржец, вы понимаете, что я имею в виду. Мне иногда кажется, что, возникни у людей потребность в новой Библии, она будет написана только в Нью-Йорке, и кино исполнит ту роль, что когда-то выполнила библейская притча…

Было интересно слушать этого режиссера, еврея «русского душой», так проникновенно влюбленного в Нью-Йорк. Художественная натура Осипа отозвалась, струна зазвенела, в словах Цукермана он находил подтверждение тому, что поступил правильно, уехав из России.

– Одна вот только беда, молодой человек: чтобы понять эту чертову американскую жизнь, нужно хорошенько попотеть здесь душой, потереться, что говорится, боками об этот колючий кустарник, понюхать эти великолепные помойки столицы мира. Что у вас за плечами? Какой жизненный опыт? Незаконченный институт, армия, женитьба, год работы на студии документальных фильмов. Наверное, еще и плохие оценки в институте, прогулы, пьянки с друзьями… – Цукерман на миг умолк, словно представил себе чашу весов с жизненным опытом Осипа. – Н-да, маловато. Я, конечно, не пророк, но… Осип, а вы, случайно, не хотите вместо режиссера стать дантистом? Пять лет учебы – и ваше американское будущее обеспечено. Будете ставить амальгамовые пломбы и порцелановые зубы. Захотите – переедете в Голливуд, там хорошие дантисты всегда нужны, они там вторые люди после режиссеров. Купите себе виллу с бассейном, телевизор на всю стену и машину для изготовления домашнего попкорна. Зачем вам эти творческие мытарства, неопределенность, бедность?.. Ну-ну, не сердитесь, я шучу. У меня, знаете ли, очень скверный характер…

И Осип внял совету коллеги. Тоне пришлось пережить очередное разочарование, когда, вернувшись от мэтра (Тоня втайне надеялась, что Цукерман предложит мужу работу в своем новом фильме), Осип заявил, что идет «потеть душой и тереться боками». Таксистом. Потом была работа агента по продаже недвижимости, фотографа в ателье, санитара в хосписе. Словом, его жизнь напоминала уже даже не захватывающие прыжки с мостов, а ползание на брюхе.

Зато карьера Тони, расставшейся с иллюзиями, потихоньку пошла вверх: начав с портнихи, завершилась должностью менеджера в престижном ателье. Мужа она жалела изо всех сил, смирившись в душе с той мыслью, что вышла замуж за хорошего человека, но неудачника, еще и со странностями, которые когда-то ошибочно приняла за одаренность.

Как многие жены мужей-неудачников, груз ответственности за семью она взвалила на свои хрупкие плечики, при этом достаточно сильно согнув свою лебединую шею. Тоня отвечала за финансовое благополучие семьи, медицинские страховки, уплату счетов. Каждую смену работы Осипа воспринимала уже довольно спокойно, почти без нервов, расценивая как очередное шараханье. И едва ли удивилась, когда Осип вообще бросил все и на год исчез в центральной Бруклинской библиотеке.

С раннего утра садился в свой «Бьюик», прихватив в термосе горячую овсяную кашу, и возвращался вечером со стопкой книг на русском и английском.

…Он сидел в просторном зале, у высокого окна, напротив замечательного парка. В стекле торчали извилистые ветки деревьев, зимой покрытые пушистым снегом, летом – сочной листвой и цветками. По-новому открывал для себя Чехова, Драйзера, Диккенса. Портреты Артура Миллера, Уолта Уитмена, Юджин О`Нила, Иосифа Бродского, их пронзительные, печальные, безумные глаза смотрели на него, напоминая, что нет на земле высшей правды, чем правда искусства, а для художника нет жизни иной, чем творчество. И он уже твердо знал, что у него не будет иного выбора, и что скоро, очень скоро он возьмет в руки камеру и будет снимать…

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.