Антураж окружающей среды по ходу покаяния менялся круто. Как только в микрофон Распятия повалил наконец авторский текст открыто кошмарного содержания, электроника Киберии сенсорно аукнулась раскатами зловещего грома из грязно-багровых туч под распростертым на них ниц беднягой. Потолочные тучи хмурились и сгущались, предвещая гром и молнию. Чахлый саксаул и щетинистые хари кактусов угрюмо сменились провальным пейзажем зловонных ущелий, заваленных отбросами производства пищевых и ширпотребных консорциумов.

«Кажись, в Россию занесло», — мелькнуло у Джона-Ивана.

Солнышко, загнанное электроникой в пятый угол Исповедальниц, разыграло из себя астрономическое солнечное затмение. Над тыквой Хозяина распростерся полуночный мрак созвездий — тоже перхоть бросового пошиба. Да плевал Чарли на затмения. На помойке родился, пропитание в отбросах добывал. Ну а в данный момент — транс, транс, нервическая отключка. Но пена изо рта покуда не пузырится. Подождем. Главный транс — впереди.

Да, кипение биополей плоти Чарльза сотрясалось вспышками картин тяжких воспоминаний, но пока закаленный организм его крайностей патологии наружу не плескал. Отработав по заявленному списку положенный раунд саморазоблачений, он позволил себе чуть передохнуть, косясь на стрелку психометра. Пока не зашкаливало. Группируя организм к следующему раунду схватки с Небом, Чарли огляделся. Снизу клоки багровых туч рвали зигзаги ослепительных молний. Солнца и в помине не было, да хоть бы месяц появился на утешение бытия. Куда! Даже звездная перхоть сгинула, оставив взамен пару крабовидных кровавых сверхновых. А справа и слева у плеч хмарь серных клубов роилась, густая, глаза ело. И из ядовитых испражнений лезли мерзкие хари с рогами, строили Диллону глазки со своих козьих морд. Апокалипсис, конец света!

Черт с ним, надо терпеть. Финиш близок. Чарли попытался размять коченеющие суставы. Ноги шевелились худо, вязли в магме громокипящих туч. Насупился, пихнул от себя какое-то сатанинское рыло, пробормотал:

— Ведьма на метле летит, черт копытами семенит. Тьфу тебя! — И нечистый дух усунулся, завоняв смрадом, во мрак тучи. Завопив, Джон рухнул, взвизгнул: — Убил, каюсь, кончил раба Божьего Билли. Овцу стада Твоего приделал! Да эта твоя сучья овечка покойная на меня чемодан улик напаковала. Конкурент дьявольский! Прекратил я его, о-о-о…

Стрелка индикатора транса поперла к смертельной отметке. Джо кувырнуло на спину в тучу, изогнуло дугой. Эпилепсия грянула внезапно, без теней симуляции Пораженный пароксизмом, Чарльз Диллон утонул в тучке, прошептав напоследок:

— Жена его затребовала своего благоверного укокошить. Блудила со мной, она, жена-то. Со всеми блудила… — Тут пена запузырилась в пасти поверженного, лепет оборвался. Последняя то ли звезда, то ли дыра черная лопнула гнойным пузырем во мгле мироздания, разразившись ослепительной молнией. Пространство мироздания пьяно зашаталось во всех измерениях, фиолетовый зигзаг, шипя в искрах, пронзил тело неживого супергрешника Чарли.

Нам, советским материалистам, отвратительны гримасы корч отвратного героя данной криминальной конкретики. Но мы горячо одобряем это наказание по заслугам. Доступный любой кухарке наш материализм, фабриковавшим наши души с малолетства, только приветствует самобичевания глубочайше ошибочного идеализма на случае пришибленного молнией то ли Джона Смита, не то Ивана Кузнецова, в общем — Чарли Диллона.

Нам, законченным материалистам, каяться и кривляться перед Небом нет ни малейшей необходимости. В официальном итоге совесть наша чиста абсолютно и относительно, как цифра ноль. Нервная душеэнергия каждого из нас — явление хоть и природное, но прежде всего — общественное. Эта энергия, как земля и ее недра, — недвижимая собственность государства.

В Госплане гласно предусмотрено: каждый индивидуальный запас психоэнергии любого гражданина неукоснительно состоит на учете и переучете Минздравэнерго. В случае болезной порушки любой личности при выдаче медицинской чиновницей бюллетеня об утечке психоэнергии больного его могут подкачать допингом тонуса. Но это только в нашей милой сторонке материализма.

У них же приведенный здесь образец покаянного идеализма — документ разбазаривания национальных припасов всеобщей системы психоэнергетики.

Наш же Кодекс морали зиждется на экономии нервной мощи всех и всея, и теперь даже извиняться друг перед другом нет нужды. И в этом крепкий залог нашей уравновешенности и общего веселья. Мы добродушны, а вот ихнего Джона Смита по имени Чарльз Спенсер Диллон пронзило электрической молнией!

Чарли чудом разлепил веки и уставился на небо. Ура! Двуспальная спина очнувшегося богатыря покоилась вновь под лазурным небосклоном при солнышке, аппетитном, как блин в масленицу. От гнилой звездищи и помину не было. Со стен приветливо кланялись пальмы. Чарли на радостях хотел вспрыгнуть, но не удалось. Тело ломило, в башке гудел шум. Все же он подполз к платежной Бочке, нашарив на ней склянку допотопной валерьянки, стакан минералки. Накапал, глотнул. Сумел приподняться и повернулся к зеркалу. На рубашке у сердца зияла обугленная дыра.

— Черт, сообразил хоть вовремя пиджак скинуть. Документы в кармане не прогорели, целы! — он легко вздохнул, усмехнувшись на валерьянку. Впереди ждал зал Неразгласки. Там-то он задаст перцу битому нутру по пиджаком. Мимо Неразгласки не пройдем, ангельски поправимся там.

Мы, всеобщие россияне, привыкли понимать под ангельским даром по утрянке любую адскую смесь под соленый огурец, мы с сочувствием вообразим, пожалуй, что и Чарли в своем зарубежье пригрозил своей утробе подобием чудовищного российского рецепта. Ну, не самогонкой, прости, Боже, пугнул битый громом и молнией мятый организм, а скажем, шампанским пополам с виски. А вдогонку фужером боржома! С салатом из краба. И тут наше простецкое понимание выздоровления поставило бы больного Чарли в тупик. Не сама заурядность пожелания дернуть стаканчик-другой замутила бы подсознание Чарли. Но при чем тут эта муть? Здесь же в наличии эликсир «Далай-Лама», атомный декохт с моментальным полураспадом «Воскресенье», извлечения из философского камня, капельки «Пот Анаконды»: изыски лазерной фармакологии в миллиграммах пыльцы. Вот это да, свежит насквозь, замолаживает моментом. Куда там варенухе, самогонке, бишь, или «Кристаллу» из техспирта. В зале Неразгласки выходец из мучительной Исповедальни под умным наблюдением бармена, по совместительству бакалавра наук, под наблюдением выходец становится бодр, шутлив и сыт. Ты отведаешь унцию омаров, блюдо крабов, зажуешь рябчиком. Моложавостью и благоуханьем разит от безгрешного теперь клиента на выходе из Киберии. Но пока что Диллона мутило. Напяливши на себя смокинг с плечиков, бывший покойник припомнил о кнопке уничтожения личной записи. Ткнул пальцем, промахнулся, получилось фрагментарное воспроизведение самого себя. Выслушал. Прелестно! Сойдет. Но желудок свело спазмой, и он, пришлось, наведался в туалет. Ну, сходил, вернулся и нервно ткнул куда-то на пульте в кнопку аннигиляций показаний. Тут же изъял стертую дискету выкинуть в помойку. И тут же рванул праздничный аккорд марша с выходной двери. И Джон под марш шагом бывшего морского пехотинца замаршировал на свободу.

Автоматика в Киберии безгрешна, тыкай только пальцем в кнопку по желанию. Хоть дубль поминальный заказывай. Но Джон ткнул куда-то и теперь хотел только вон, где кабак «Неразгласка» с драгоценными коктейлями.

Над головой полыхнуло документальное помилование «ПРОЩЕН!», а среди пальмовых куще родничком кроется калитка на выход. Очищен! Чарли нашарил на стене с пальмами, нажал, фонтан отвалился наружу, и он вывалился наружу.

Не каждому пациенту Киберии светит «Прощен!» и дует в спину прощевальный марш. У какого грешника вошь на аркане, тот и без музыки отбрящется. Козью морду из угла, может, и посунут бессеребренику, а если музыку дадут — только погребальную, реквием какой. Но побирушек почти не водилось среди прихожан. Небогаты только приличные. А вот те, у кого всего барахла навалом, — от них Бочка Помиловки и трещит по швам.