В глазах Василия Ивановича посветлел сонный туманец.

— Ты чего своевольничаешь, Себастьян? Закон есть закон и для гончаров, хоть бы что они вырабатывали. Земледелец платит за землю, гончар за глину.

— Как сказано: земледелец платит за землю, гончар за глину! — у Юхрима снова округлились и глаза, и нули на щеках.

— Чего молчишь, Себастьян?

— А что мне говорить? Грех красоту облагать налогом. Если ее станет меньше, так и мы измельчаем. Я не знаю, кто придумал горькую поговорку: бог для бедных сотворил вербу и картофель. А когда человек на бедняцком картофеле создает красоту, так мы должны похвалить, возвеличить этого человека, а не гнуть глупым словом или рублем, как делает этот оболтус. Демко Петрович, покажите свои фантазии.

— Да зачем? — безнадежно махнул рукой гончар. — Уже имею себе из уезда полбеды, так не хочу иметь всю беду.

— Слышите, слышите, Василий Иванович, что, натурально, говорят всякие подозрительные об уезде! И это при председателе вышеупомянутого уезда! Вот какую они красоту создают! Так и контрреволюцию создадут! К ним смотри, присматривайся и на заметку бери!

— Ну, о контрреволюции ты уж, мужик, загнул!

— Нет, не загнул! А чтобы поверили, демонстрирую курьез! Я сам, персонально, конфисковал на ярмарке у Демка Петровича глиняного черта, у которого долговязость фигуры, модель головы и округлость обеих щек были совсем похожи на меня. Покупатели смотрели на черта, а насмехались надо мной, о чем могут сказать записанные в мою книжечку свидетели. Вот таким образом этот индивидуум может дискредитировать не только меня, но и руководство всего нашего уезда. Я прогрессивно вперед забегаю!

— Смотрел бес в воду и только видел черта, — хмыкнул дядька Стратон.

— Показывайте, человече, свои фантазии! — обратился к гончару Василий Иванович.

Демко Петрович бросил на Юхрима хитринку, вздохнул и спросил у председателя:

— А какие же вам показывать фантазии? Возможные и невозможные, как говорит фининспектор, или только возможные?

Юхрима аж залихорадило:

— У вас снова объявились невозможности?

Демко Петрович невинно ответил:

— И на них хватило глины.

Юхрим вперил глаза в гончара:

— Не трясите беду — отряхнете горе!

Мастер возмутился, снял старость со спины, выпрямился:

— Чего ты меня, копеечный, пугаешь то рублем, то горем? Если на то пошло, перепугаю тебя! — он полез в мешок и начал раскладывать свои изделия на скамейке. Вот в его руке появился пучеглазый, с коржастыми щеками черт; закольцевавши себя хвостом, он держал в руке его конец, который завершался дулей.

Глянул Юхрим на черта — позеленел, негодующе тыкнул на него пальцем и сказал: «О!»

Все, кроме председателя уездисполкома, засмеялись.

— Юхрим, это же точно твоя парсуна! — хохоча, схватился руками за живот отец Себастьяна. — Вот только бы тебе на самом деле выпал такой кукиш!

Гончар вознамерился спрятать свою игрушку, но его придержал за руку Василий Иванович.

— Обождите, пусть люди посмотрят.

— А налога на чертей не будет?

— Вас не налог, а натурально, криминал ждет! Вот не я буду! — неистовствовал Юхрим и все больше становился похожим на лепленного черта.

Василий Иванович отмахнулся от угроз и прикипел к кафелине с уткой. Он долго–долго рассматривал изделия старого мастера, потом что–то вспомнил, нахмурился, обернулся к Юхриму:

— Так кто контрреволюцию создает: он или ты?

— Подумайте, подумайте, Василий Иванович, что вы при массах говорите! — раскололся на две половины голос Юхрима — первая тихо загудела, а вторая закипела, подпрыгнула вверх. И даже глаза фининспектора подкатились, стали наискось, а на окантованных губах шевельнулась испуганная улыбка. — Василий Иванович, дорогонький, разве же вы не знаете меня?

— От сегодня не знаю и знать не хочу!

— Так вы за такую мелочь, извините, за глину, обижаете человека?

— А где ты научился так обижать и унижать людей?

— Ну, вы еще меня не знаете, — грустно покачал головой Юхрим.

— Еще раз скажу: и знать тебя не хочу.

— Почему же так быстро? — Юхрим скрестил руки на груди и улыбнулся, как змей. Теперь он уже никого не боялся. — Я, натурально, понимаю: в красных казаках вам быстро надо было махать саблей, а решение принимайте не спеша, потому что поскользнетесь на глине, — она скользкая, — тыкнул пальцем на кафелину с уткой.

— Иди, скользкий, отсюда! — бледнея, понизил голос Василий Иванович. — Завтра же передашь свои дела.

— Не имеете права! Я, натурально, государственную копейку оберегаю! — взвизгнул Юхрим.

— А нам надо оберегать государство от таких болванов!

— Я и об этом скажу вышестоящим инстанциям! Я своего не подарю!

— Отворяй двери! — встал из–за стола дядька Стратон, и Юхрим сразу выскочил из хаты.

— Вот кому–кому, а мне достанется, — грустно сказала тетка Кристина, переглянулась с дядей Себастьяном, покосилась на стол и пошла хозяйничать к полке для посуды.

— За ваш талант, Демко Петрович! За то, чтобы ваши произведения и в столице порадовали людей! — чокается с гончаром Василий Иванович.

— Спасибо.

— Кристина, бери рюмку! — приказал дядька Себастьян.

— Хватает хлопот и без нее.

— Чего это не полную налили ей?

— Это чтобы я ее слезами, как свою судьбу, доливала, — тетка Кристина коснулась рукой щек, на которых до сих пор бунтовали румянцы.

— За твое здоровье, Кристя.

— За ваше, люди добрые, — и молодица вытерла глаза.

— Ты чего?

Тетка Кристина доверчиво и грустно взглянула на Себастьяна:

— Послушались уши его языка, а теперь горя и ведром не вынесешь. Конечно!..

— И где мои глаза были, когда ты невестилась? — тихо спросил себя дядька Себастьян.

— Ой! — тетка Кристина вздрогнула и самой грустью прошептала: — В лесах тогда были твои глаза.

— И кого теперь винить, леса или себя?..

Молодица что–то тяжело отвела рукой от себя, вздохнула:

— Эт, не будем об этом… Не каждый встречает свое щедрое утро или щедрый вечер… Что теперь мой хитрый мацапура[32] вытворяет?..

Уже потом село узнало, что Юхрим после разговора с председателем уездисполкома метнулся с доносом и жалобой аж в Винницу. И там поразил, удивил и разжалобил работников губфинотдела своим коронным, откуда–то украденным предложением, что он, беспокоясь о государственном рубле, даже из–под гадюки извлекал копейку. Дело закончилось соломоновым решением: с Демка Петровича сняли налог, а Юхрима забрали работать в округ…

— А что это за паренек у тебя? — остро глянул на меня Василий Иванович.

— Михайлик! — одним словом ответил дядька Себастьян.

— Это часом не тот, что космографию читал? — прищурился председатель уездисполкома.

— Он самый!

— Так вот ты какой? — удивляется Василий Иванович и приближает ко мне сонный туманец своих непривычных глаз. — Очень хочется читать?

— Очень, — неловко говорю я.

— А как ты читаешь? От корки до корки и посредине немножко?

— И посредине немножко, — качаю головой и не сокрушаюсь.

— И что теперь читаешь?

— Эт!

— Ты чего загордился?

— О! Такое скажете, — начинаю печь раки.

— Как эта книжка называется?

— «Арабская земля и Магометова вера».

— А это тебе крайне надо знать? — и смех закружил вокруг меня, как танец.

Так что мне осталось делать? Тоже смеяться.

— И у меня такой ребенок: всюду рыщет за книжками, а их нет, — отозвался дядька Стратон.

— Беда? — сочувственно смотрит на меня Василий Иванович.

— Не так беда, как полбеды, — отходя, отвечаю ему.

— А читать же хочется?

— Аж душа болит.

— Вот этого я не хочу, чтобы у малого душа болела, — и Василий Иванович повел косой бровью на дядю Себастьяна. — Прошу тебя, при случае заскочи в Майдан — Треповский[33] — там теперь наилучшая библиотека.